Арбелю. Но ни подтверждать, ни опровергать сказанное Толуманом (будем покамест называть его так, ибо других вариантов нет) не стал. Дабы обдумать услышанное, он по привычке снял очки, протер стеклышки. Одно из них вследствие недавних передряг треснуло, это создавало определенные неудобства, но не настолько докучливые, чтобы концентрировать на них внимание.

Есть ли шанс вырваться? Толуман высок и плечист, совладать с ним, еще и вооруженным, явно не под силу. Разве что эффект внезапности… Бросить ему в харю горящую свечу, заехать в мошонку. Арбель, вернее всего, предпринял бы эту попытку, но что-то подсказало ему: еще не время идти на крайние меры. И нет никакой уверенности, что, высвободившись из кутузки, он окажется на свободе. Что там, за дверью? Толуман закрывает просвет своим немаленьким телом, виднеется лишь часть освещенной факельным пламенем шахты, покрытой неровными бороздами, с которых стекают прозрачные ручейки. Значит, подземелье. Но как далеко оно простирается и удастся ли отыскать выход?

Толуман покивал в такт безрадостным помыслам узника.

– Бежать не советую. Здесь настоящий лабиринт, а путеводной нити Ариадны у вас нет. Кроме того, я не один, мой почетный эскорт вы уже видели… даже если одолеете меня, все равно никуда не уйдете – они из вас дуршлаг сделают.

Правду глаголет, сукин кот! Арбель сник и отступил. Толуман улыбнулся краем рта, опустил пистолет и ногой вдвинул в комнатку плетеную корзину, наполненную съестным. Из нее выглядывали заморские банки, пачки с вафлями, а в придачу – бутылка белого вина.

– Это мне?

– Вам-вам! Ешьте. Завтра получите еще.

– С чего такая щедрость? Подкупить надумали? Я не продаюсь… уф!..

Чувство собственного достоинства требовало гордо отказаться от подачки, отфутболить корзину, чтоб вылетела прочь. Однако голод посоветовал повременить.

– Все, чего хочет от вас Повелитель, – чтобы вы поделились сведениями о ваших сопровождающих. Кто они, откуда пришли, как вы к ним присоседились? Цели, задачи, точный состав группы… А если подскажете, где они могут находиться в настоящую минуту, то за свое будущее не беспокойтесь. Повелитель ценит тех, кто оказывает ему услуги.

Арбель уцепился за одну из услышанных фраз.

– Как это «где они сейчас»? Разве ваши эскортеры не заперли их в пещере?

– Мои эскортеры – сущие остолопы. Дурачье безмозглое… – сокрушенно обозвался Толуман. – Их провести – как у ребенка конфету отобрать. Доложили, что пещера взорвана, но не верится мне, будто мы вот так просто от непрошеных гостей отделались.

– Почему не верится?

– Откуда-то с берегов дымом тянет… Они здесь, живехоньки! Дал приказ прочесать все побережье, но это ж сколько времени уйдет! Поспособствуете?

Арбель брезгливо сплюнул.

– Не надейтесь! Ни слова не скажу… уф!.. И подношение свое забирайте. – Он отодвинул носком ботинка корзину, в которой бутылка дзенькнула о банку, и встал в позу гордеца, готового к самопожертвованию.

На разукрашенном обличье Толумана отразилось сожаление.

– Напрасно. Добровольным содействием упростили бы себе жизнь, а так…

– А так – что? На дыбу меня вздернете или будете по-современному электрическим током пытать?

– По моему разумению, это было бы целесообразно, но Повелитель – гуманист. Он с вами так не поступит. Раскрою вам секретец… – Толуман помешкал, будто вопрошая себя, говорить или нет, но все-таки признал: – Очень ему ваша шея понравилась.

– При чем тут моя шея? – Арбель решил, что ослышался. – Ничего в ней нет выдающегося… уф!..

– Заблуждаетесь. Шея у вас исключительная. Бесподобная шея… Словом, кушайте, пейте, отдыхайте. Время еще есть…

Оставив невольника раздумывать над новой головоломкой, Толуман захлопнул дверь и запер ее на засов.

* * *

Раздвинув ракитовые лозы, Вадим зорко отслеживал все передвижения подплывших к берегу неприятелей. Балагуря по-якутски, они готовились к высадке, лавировали среди торчавших из воды рифов, выискивая безопасное место, чтобы причалить. Толумана меж ними не было, командовал всеми одноглазый жердяй с повязкой, делавшей его похожим на флибустьера из романов Стивенсона.

– Харбаа онно! Сэрэнэн онгор! – покрикивал он на несообразительных гребцов. – Толтуйа суох!

– Ругается! – выдохнул позади Вадима Федор Федорович. – Говорит, чтоб осторожнее правили…

Передний челнок, удачно проскочив препятствия, пристал к берегу. Одноглазый выпрыгнул из него и отбежал к ветле, чтобы дать место другим.

Вадим, покуда сидел в тальнике, не обдумывал наперед, как поступить. Решение пришло само – безрассудное, дерзкое, – и он принял его, не рассуждая. Вырвавшись из кустов, он скакнул к стоявшему спиной одноглазому, обхватил его левой рукой, а правой вдавил «дерринджер» в ложбинку у него под ухом и прорычал, мешая немногие выученные якутские слова с русскими:

– Тур! Не двигайся! Скажи им, чтобы вернулись в лодки… Тэнун! Онгочо! Понял?

Флибустьер задрыгался, но Вадим живо утихомирил его, повертев дулом «дерринджера», как сверлом. Забодяжный, молодчина, не сплоховал – подбежав, обшмонал заложника, обогатился двумя гранатами и берданкой. О выходке Вадима он высказался так:

– Ну ты и хват, язви тя Авогадро!

Обошелся, однако, без рекламаций. Он выпалил над головами застывших балбесов, большей частью уже вылезших на сушу, и проорал во всю глотку:

– Марш назад, вам сказано! Туора мантан! Ша, бараны безрогие!

Одноглазый с запозданием тоже заквакал и загнал сподручников в челны.

– А теперь ружья! – распоряжался Федор Федорович, размахивая гранатой. – Ружья на берег! Саа кытыл! Ну!

Неужто получилось осуществить невероятное – обезоружить и полонить охрану Толумана? Если б еще и он сам был с ними…

Одноглазый вдруг изогнулся и шибанул Вадима локтем под вздох. Угодил метко – сбил дыхалку и на миг обездвижил. Этого ему хватило, чтобы вырваться и вцепиться в «дерринджер». Запястье Вадима выкрутилось, но пистолета он не отдал.

В лодках поднялся гам, взвились стволы берданок. Забодяжному ничего не оставалось, кроме как запустить в них гранату. Она рванула, сдетонировал погруженный в лодчонки боезапас. Десяток взрывов слился воедино, вверх и в стороны разметало щепки деревянных каркасов, охвостья просмоленных шкур, переломанные весла, изувеченных людей…

Флибустьер, оставшись в одночасье без воинства, прекратил борьбу с Вадимом и припустил к лесу. Расстегнутый полушубок на нем хлопал, как крылья подбитой птицы. Вадим, едва отойдя от боли в чреве, выцелил убегавшего и нажал на собачку. Одноглазый не отдалился еще на достаточное расстояние, и это стоило ему жизни – пуля продырявила черепную кость и застряла где-то в сером веществе, которое у него, безусловно, наличествовало, пусть и в малом объеме.

– Красавец! – не поскупился на дифирамб Федор Федорович. – Снайпер… Где обучился – на фронте?

– Да… С пятнадцатого года воевал.

– То-то я гляжу, выучка у тебя боевая… А хлопалка откуда? Любава снабдила?

– Да ну тебя в баню! – Вадим спрятал «дерринджер» под шинель. Один патрон израсходован, второй еще ждет своего часа. И есть предчувствие, что этот час наступит.

Забодяжный, не выпуская берданки, ходил между разбросанными по