– Вот сульфат метиловый! Ни один гаврик не уцелел…

– Зачем он тебе?

– А бункер? Про второй вход так ничего и не знаем… Прижали бы как следует, он бы нам все и выложил.

Вода в озере, покрытая щепой и рваниной, вспенилась, и из нее показалась голова с вылезшими из орбит моргалами. То был чудом выживший гребец, он колготился, рассеивая вокруг брызги, и тянул на тончайшей ноте:

– А-а-а!

– На ловца и звереныш! – повеселел Федор Федорович. – А ну, старик, подруливай сюда! Ты-то нам и нужен… – Он сложил ладони матюгальником и прокричал: – Манна! Тургэнник!

Насколько помнил Вадим, это означало «сюда» и «побыстрее». Бултыхавшийся якут увидел наставленное на него дуло берданки и догадался, что выбора нет, придется подчиниться. Весь израненный, он кое-как поплыл к берегу, от которого был отброшен взрывной волной метров на десять. Но фортуна сегодня отказалась ему служить: над озером вырос клиновидный плавник, рассекавший воду с невиданной скоростью. Он молниеносно приблизился к пловцу, после чего резко ушел вглубь, а вместо него вздыбилась адского вида пасть, усеянная сотней зубов.

Забодяжный вхолостую щелкнул разряженной берданкой, Вадим потянулся к «дерринджеру», но было поздно. Лабынкырский титан схватил беднягу челюстями, хрустко сжал их. В небо взлетел разрывающий уши вопль, который оборвался после того, как несчастный был перекушен пополам и утянут на дно. Вода запузырилась, по ней пошли кровавые круги… это означало финал быстротечной драмы.

Забодяжный в сердцах хватил берданкой о землю.

– Карбонат ацетилсалициловый! Сколько ж мерзости тут водится…

Вадима зазнобило при мысли о том, что их с Федором Федоровичем могла постичь та же участь, когда они беспечно ныряли в двух шагах отсюда, проводя разведку. И как Эджена не боится!

Забодяжный тщательно обыскал труп одноглазого, выгреб из его карманов патроны – их набралось не больше десятка. Он сжал их в горсти, подошел к Вадиму.

– Сколько у тебя зарядов в «дерринджере»?

– Один…

– Боекомплект у нас, честно признаться, невеликий… Я рассчитывал на большее. И, что обиднее, покончили мы только с мелкой сошкой, а главари так и гуляют. Короче, вот какой альдегид… Хочешь – злись на меня, хочешь – нет, но если нам кто и даст подсказку, то это твоя сеньорита. Еще раз повторяю: подход к ней нужен элегантный…

Вадим услыхал за тальником плеск, а потом и вжиканье застежки. Эджена… легка на помине.

– Уберись! – зашипел он на разведчика, и тот упятился за скалу.

Тунгуска не вышла, а выпорхнула, встрепанная, простоволосая, шапчонку свою она мяла в руках и выглядела взбудораженной до крайности.

– Что тут быть? Большой агды… гром… много кровь… Кого убить?

– Плохих людей убить, – ответил Вадим. – Тех, что были с Толуманом. Мы их взорвали вместе с лодками.

– А Толуман?

– Его с ними не было. Ты знаешь, где он?

– Нет… – У нее, по-видимому, отлегло от сердца, она откинула назад завитки волос, надела шапку и прижалась к Вадиму. – Иникин… ты живой… Я бояться за тебя!

– А я за тебя! – Он обнял ее с таким пылом, с каким позволял себе обнимать только Аннеке. – В озере столько всякой погани, а ты каждый день плаваешь…

Чуть не сознался, что разведал, куда именно она плавает! Нет, язык лучше придержать. Эджена не из тех, кто не придает значения случайно произнесенным словам.

– Я знать, как с ними обращаться. Ты думать, все они – чулугды? Они бывать разные… добрые… А если нападать, у меня всегда есть нож.

Вадим с нежностью приник к ее губам. Она как будто размякла в его объятиях, сейчас с нею можно было делать все, что заблагорассудится.

– Я знаю, что ты смелая. Но, пожалуйста, не играй с огнем…

Опьяненный страстью, он позабыл, что она с ее нетвердым знанием русского языка может не вникнуть в смысл чужеродных фразеологизмов.

– Играть? Я не кунакан… не маленький ребенок, чтобы делать глупость. Я не зажигать огонь где попало.

– Это иносказательно… – заспешил Вадим, щекоча дыханием мочку ее уха. – Это значит, что смелость иногда может навлечь на тебя несчастье. А я этого очень не хочу.

Сейчас он хотел знамо чего. И все, кроме погоды, располагало к тому, чтобы утолить обуревавшее его желание. Он поднял Эджену на руки и прошагал с нею в тальник, откуда она появилась. За естественной завесой было как-то комфортнее. Федор Федорович, вне сомнений, околачивался поблизости и не преминул бы выступить в качестве тайного зрителя, чтобы убедиться: подход к прелестнице найден.

Промерзшие кусты торчали пиками и напоминали стражников, взявшихся оберегать покой влюбленных. Вадим поставил Эджену на ноги, притянул к себе, сдернул с нее фартучек, но перед платьем спасовал. Национальная одежда – это почти всегда уравнение со множеством неизвестных. Как ее надеть, а наипаче снять – для освоения оной премудрости не худо бы специальные курсы организовать. Попадется такая вот девушка-луковка, и стоишь перед ней как пень, не знаешь, с чего начать. А она не то что не поможет, еще и жмется, невинность блюдет, хотя видно по ней, что жаждет того же, о чем и ты уже измечтался…

Вадим наудачу дернул первую подвернувшуюся штрипку, сорвав ненароком две или три бисеринки. Не угадал, платье не только не распустилось, но еще теснее облекло стан Эджены. Кляня на все корки тунгусских портных, он стал, как в лихорадке, шарить руками по ее бокам в надежде, что ларчик все же откроется без каторжных усилий и без порчи имущества.

Но Эджена не позволила ему проникнуть в тайну каверзного убранства – шлепнула по рукам, как шкодливого мальчишку, призвала к порядку:

– Э-ми! Чагэро… Отойди!

У Вадима опустились руки. Как он, с его-то мужской искушенностью, мог так опростоволоситься! Девчонка не кокетничала, не выставляла себя недотрогой ради того, чтобы он еще сильнее ее захотел. В ее голоске звенела сталь. Не веря в свою промашку, он пролопотал, сбиваясь:

– Не хочешь? Почему?.. Я тебе противен?

Вадим заглянул в ее глаза – хрустальные омуты, что отражают самые сокровенные движения человеческой души и никогда не врут.

Не врали они и теперь. Эджена, как и он, очень хотела переступить заповедную черту, которая заставляет мужчину и женщину скрывать подлинные чувства и соблюдать установленные веками условности и приличия. За той чертой уже не нужно было играть в безразличие и сдерживать рвущийся наружу телесный зов.

– Что тебе мешает? – подступил он к ней. – Кого ты боишься? Признайся!

Она не отвечала, но это не было молчание затворившейся в раковине улитки. Эджена взвешивала: созрел ли он, чтобы узнать истину. Наконец она вымолвила:

– Ты хотеть тэде? Хотеть правда?

– Да! Есть человек, который имеет над