шлепнулся в озеро и сразу пошел ко дну. Генриетта стояла в расстегнутой шинели, сгорбленная, похожая на покосившуюся пожарную каланчу. Вадим ухватился за отвороты, встряхнул ее, как набитый опилками манекен.

– Где Эджена? Что ты с ней сделала?

– Ничего. Я ее не видела…

Генриетта смотрела на него с высоты своего жирафьего роста, и ее голова безвольно болталась на длинной шее, обмотанной мериносовым кашне. Сложно вообразить, что эта нескладная дурнушка, при всей ее боевитости, только что совершила убийство и методично избавляется от улик.

– Не видела? А обмундировку ее откуда взяла?

– За кустами нашла. Я же знаю, где ты с ней… Невзначай зачали чадо до бракосочетания.

– Ничего мы с ней не… – Вадим с ходу и не допер, что заключительная ее реплика была скороговоркой. Вульгарной, с умыслом, на то и рассчитанной, чтобы он себя выдал.

Прикусив язык, он рассердился на втюрившуюся дылду. Чтоб ей пусто было! Не могла у себя в Якутске кого-нибудь подыскать…

Через силу придержав себя, чтобы не обругать ее чумичкой или как-нибудь похлеще, и гневно посапывая, он убрал «дерринджер» и принялся разуваться.

– Зачем ты?.. – хлюпнула Генриетта и промокнула глаза каемкой кашне.

– Водолазом поработаю, – отрезал он. – Или сама полезешь, чтобы утопленное имущество достать?

– Незачем доставать. Я его порвала… чтобы неповадно было…

Вадим, стащив с ноги правый сапог, разогнулся и смерил ее взглядом в равной степени яростным и жалостливым. Эк ее любовь-морковь затерзала, раз совсем ума лишилась!

– Что неповадно? Ты р-рехнулась или как? Прекрати по мне сохнуть! Слышишь? Баста!

Для Генриетты это, видимо, прозвучало так же абсурдно, как если бы он потребовал прекратить дышать. По ее обветренным щекам покатились росинки, все убыстряясь и убыстряясь. Слова распадались на клочья, которые она не выговаривала, а выплакивала, перемежая невпопад самыми ядовитыми образчиками народного творчества:

– Я же вижу, как ты ее обхаживаешь! Что ты в ней нашел? Грымза узкоглазая… Карл Клару склонил к аморалу… А от меня воротишься, как от чувырлы какой… А я тебя люблю! Понимаешь? Люблю! Ты чурбан чурбаном, если до тебя не доходит… Разуй глаза, посмотри на меня. Думаешь, красива, как кобыла сивая? Может, на лицо и так, но ты внутрь ко мне загляни… Я за тебя что хочешь, а она… Жри ржаной корж, рожа!

Выпалив единым духом эту филиппику, Генриетта сдулась, как прохудившийся гуттаперчевый шар. Кашне, которое она использовала вместо носового платка, промокло насквозь. Она сморкалась в него и ждала, что скажет Вадим. Но он снес выпад безмолвно, надел снятый было сапог, притопнул им да и пошел лесом. О чем толковать с ополоумевшей дурехой?

На подходе к землянке встретил Забодяжного – тот, как лешак, вышел из-за дерева, опираясь на посох. За поясом у него торчал каменный топор.

– Что, заело тебя бабье? Не знаешь, к которой прислониться?

Вадим исподлобья зыркнул на него. Вот уж с кем не было никакого желания обсуждать сердечные предметы.

– Подслушивал?

– Я тебя умоляю! Фосфат пироксилиновый… Мне только и хлопот, что за тобой хвостом ходить. Вы с Геркой на всю округу собачились, даже глухой бы услыхал… И бежал ты от нее как ошпаренный, быстрее, чем от леопарда.

Подзастывший на морозе Вадим погорячел. Федор Федорович, конечно, преувеличивал, но в том, что сцена у озера стала достоянием гласности, не было ничего хорошего. Обмишулился командир, выставил себя бабником, который, вместо того чтобы над тактическим маневром думать, эротические антимонии разводит. Хорош!

Забодяжный не умолкал:

– Не по нраву тебе Герка? Отшил? Что ж, по-мужски я, брат, с тобой солидарен. Если твою азиатку рядом поставить, никакого сравнения… Кстати, а куда это она тебя водила?

Вадим притворился, будто недопонял:

– Кто?

– Ну, эта… Эджена… Видел я, как вы парочкой куда-то в тундру чапали. Не клюкву же из-под снега выкапывать.

Вадим еще раньше пришел к выводу, что держать при себе полученные от Эджены сведения бессмысленно. Но все же не отказался от удовольствия поддеть нагловатого Федора Федоровича:

– А что же ты за нами не почапал? Или вас в р-разведке этому не учат?

– Нас всему учат, – набычился посланник Разведупра. – Но ты у нас ушастый – в два счета бы шпика выявил. Нет?

Любезность, пусть и произнесенная через губу, обезоружила Вадима, и он пересказал все, о чем они говорили с Эдженой у могильной плиты. Забодяжный внимал с волнением, которое выдавало неподдельный интерес.

– Никора? – повторил он непривычное имя. – Картинка с чайкой, «Совершенствуй несовершенное»… А мог бы ты меня туда сопроводить? Хочу на это надгробие своими глазами взглянуть.

– Прямо сейчас?

– Чего тянуть? Эвон какая лунища, почище всякого фонаря. А тебе и вовсе свет не надобен, – доведешь, не собьешься.

Идея еще раз проделать неблизкий путь, к тому же в преддверии ночи, когда, как писал живой классик, силы зла властвуют безраздельно, не прельщала Вадима. Однако и в землянку возвращаться он не хотел. Вечер в компании оскорбленной Генриетты не сулил отрадных впечатлений, зато мог запросто обернуться новой сварой, которая в присутствии свидетелей выглядела бы еще более постыдной.

– Ладно, прогуляемся… У тебя фузея с собой?

Федор Федорович поднял приткнутую к березе берданку, запустил руку в карман шаровар и погремел там железом.

– Граната и патроны в наличии. Ежели кто сунется, спуску не дадим.

Слегка порошило, но дневные следы еще проступали сквозь тонкую кисею. Вадим безошибочно шел по ним, думая об Эджене, Генриетте и своей роли в этом водевиле. Ничего более продуктивного на ум не шло, хоть тресни. Забодяжный хранил молчание – его тоже одолевали непростые думы.

Когда спустились в низинку, за которой начинался заключительный подъем, в мозг Вадима протиснулись странные звуки: скрежет, чавканье, глуховатое урчание – и сознание мигом вырвалось из липучих тенет. Представилась живописная композиция в духе средневековых мистиков: плита сдвинута, могила вскрыта, а по ее краям сидят вампиры-оборотни и гложут кости…

А ведь почти так и было! И сдвинутая плита, и развороченная яма, и вынутый скелет, обтянутый пергаментной кожей и частично прикрытый еще не истлевшей фуфайкой и расползшимися штанами. У скелета не хватало головы и одной руки. Последнюю разгрызал косматый медведище с шестью лапами – чем не оборотень?

Вадиму припомнились вмятины, виденные днем возле захоронения. Оголодавший хищник бродил рядом, они с Эдженой спугнули его, но он пришел позже и, не найдя иного корма, раскурочил посмертное пристанище Никоры – своего создателя. Вот как бывает: творение лакомится прахом творца.

Берданка Забодяжного исторгла сноп огня и оглушающий громовой разряд. Прицел был взят верно, но одной пули оказалось мало, чтобы свалить верзилу. Медведь взревел, наполовину раскрошенное предплечье мертвяка выпало из