выйти в Стужу в одиночестве, строго наказали. Раз подкупила – значит пошла сама, добровольно, разве нет?

Не хочу думать об этом. Снова. О том, что она оставила меня – добровольно.

Но если отец прав? Если она вовсе не хотела умирать? Если вышла в Стужу зачем-то ещё? Если её обманули? Если…

«Серебро Стужи может превратиться в золото».

Раньше я не слышал такой поговорки и не знаю, что она значит.

Мне стыдно. Стыдно, что всё это время я считал, что папа как будто старается забыть её, избавиться от боли… Он, оказывается, не забывал никогда. Все эти годы пытался понять, что случилось.

И отомстить. Потому что зачем ещё, если не для мести, ему это нужно?

За неё. За мою маму, которая… Теперь вот я пишу это и удивляюсь, как я мог сомневаться в этом раньше? Которая никогда бы не оставила меня.

Мама…

Если бы только мы с ним могли поговорить об этом.

3

Пришло письмо из Тюра – папин друг написал, что с неделю назад умерла моя старая Малка. Говорит, пришла к нашим старым воротам, свернулась там клубочком и как будто уснула – тихо, спокойно.

Двух дорог тебе, моя добрая собака.

4

Барт водил меня в городскую библиотеку. Я уговорил его взять на свой билет несколько книг для меня, потому что по моему их точно не выдадут.

Барт сперва ломался, но потом согласился. Я видел, ему приятно, что у нас с ним секрет от отца.

Он любит гулять со мной – может, потому, что у него самого никого нет, и ему одиноко.

Мне тоже одиноко, хотя я и не один.

Иногда ночью я лежу в темноте в своей комнате, тихо считаю вслух или даже читаю молитвы Миру и Душе, которым меня научила мама, – что угодно, лишь бы уснуть и не чувствовать одиночества. Наверное, тогда, давным-давно, моя мама была права. У меня всё ещё нет друзей. Я не хочу звать никого домой – дом отец превратил в склеп – и не хочу идти к кому-то, потому что всё время думаю, что отец сидит дома один.

В такие ночи я был бы рад странным снам с говорящими звёздами и узорами в темноте, которые преследовали меня в детстве. Но с тех пор, как я прошёл под Арками – теперь-то я понял, что Лорна запудрила мне мозги, а это и вправду были Арки, – таких снов мне больше не снится.

5

Месяцы не писал. Но когда-то же нужно. Кажется, пока не напишу, это не станет правдой окончательно… А мне нужно признать, что это правда, потому что иначе я ничего не смогу делать.

Отца больше нет.

Я пытаюсь держать себя в руках, напоминать себе…

Дурак, дурак, дурак… Что в последнее время мы не так много говорили, что я отдалился от него…

Вспоминается только хорошее. Что по утрам он всегда наливал мне молока. Как он привёл меня в Гнездо. Как мы ходили в Храмовый квартал на праздник Ушедших. Как купили там фонарик для мамы и решили каждый вечер по очереди его зажигать. Как он брал меня на охоту в лес. У него было мало времени, и иногда я обижался…

Это я должен был стараться ради того, чтобы мы стали близки, как раньше, до того как… Он ведь тоже потерял её, и, может, если бы я постарался лучше, если бы я подумал хорошенько, как его утешить, как развеселить, может, наша жизнь была бы совсем другой, даже без неё… Может, он был бы жив.

Значит, я виноват в том, что случилось? Я виноват?

Я сойду с ума, если не прекращу это.

Сегодня мне казалось, что я слышу их голоса.

«Эрик».

«Эрик».

Мама. Папа.

Может быть, я грезил наяву, как в детстве.

Барт говорит, мне надо поспать. Я уже несколько дней не спал, мне кажется, я никогда больше не захочу спать.

Сорта. Его секреты

Двенадцатый месяц 724 г. от начала Стужи

К Строму часто приходили гости – его наставник, Барт, чаще других, в остальном же лица менялись. Препараторы, из тех, что старше – Солли, наш кропарь, ястребы, охотники… Иногда они перебрасывались со мной словечком, расспрашивали о службе, приглашали сесть с ними за стол. Но обычно уже очень скоро говорили, что спешат – а вскоре Эрик уходил за ними.

Я подозревала, что, как и я, все эти люди посвящены лишь в некоторые из планов Строма.

После того случая, когда я пришла будить его посреди ночи, мы как будто немного отдалились друг от друга. Он стал рано ложиться спать или проводить вечера не дома; в Стуже был собранным, как обычно. Мне казалось, что эта отчуждённость становилась тем больше, чем ближе была моя поездка в усадьбу к Рамрику Ассели.

«Ведь ты сам велел мне туда поехать! Ты знаешь, зачем я еду туда. В конце концов, ты что, не видел Рамрика Ассели?»

Конечно, всё это я никогда не решилась бы сказать ему вслух. Смешно было даже думать, что Эрик Стром ревнует – особенно после того, как он ясно дал мне понять, что в этом смысле я ему не интересна. Будь иначе – разве захотел бы он в тот вечер, чтобы я ушла?

Я решила проглотить обиду и смириться. Мы были ястребом и охотницей – ближе, чем муж с женой, неразлучнее, чем брат с сестрой. Разве этого мало?

Ответ на этот вопрос – даже себе – мне давать не хотелось.

Но мне хотелось, чтобы вернулась прежняя близость. Пусть той ночью мы не поняли друг друга… Мне хотелось вернуть долгие часы разговоров, бдения над полями для тавлов, ужины в местах, про каждое из которых Стром говорил: «Это – лучшее в городе. Здесь подают самую вкусную оленину». Или «самые лучшие крудли». Или «удивительную рыбу»… Я боялась, что могла ненароком навредить нашей дружбе – самому ценному из всего, что у меня было. Я хотела вернуться к тому, с чего мы начали – но не знала как.

Мне было грустно – но кроме того, я начинала злиться, хотя Стром не был передо мной виноват. Он, может, и не подозревал о моих терзаниях.

Однажды