К сожалению, выбора у него было немного: их союзник предлагал многое из того, что многоликим было жизненно необходимо, а просил малого. И именно колония Амо была избранна Средоточием Разума в качестве исполнителей. Это была честь.

Нужно было просто напоминать себе об этом почаще.

Метаморф поглядел на свое отражение, едва сдержав гримасу отвращения — у этих уродцев ещё и все органы чувств были выпячены самым диким образом, не говоря уж о растительности на голове (какая гадость). На тот момент Амо изображал существо по имени Миоза; это была молодая самка (вы не ослышались, эти примитивные действительно делились по половому признаку), и из того, что Амо почерпнул из её памяти, следовало, что местная колония точно немногое потеряет от её смерти — она была глупа и ставила свои личные интересы превыше блага общины. Собственно, именно она впустила метаморфов — рассчитывала на вознаграждение и повышение от будущего начальства.

Ну-ну.

Амо съел её с удовольствием — пусть хоть после смерти узнает, каково это: быть частью Единого Организма. Её сознание должно было продержаться до того времени, как они присоединятся к Колонии — метаморф хотел, чтобы собратья увидели воспоминания этой Миозы и порадовались её смерти вместе с ним.

Важнее, однако, было принести колонии — и их союзнику — воспоминания существа по имени Джейс. Съесть его — таков был последний этап задания, которое Амо не мог провалить. Именно потому все, что ему оставалось — быть терпеливым и ждать.

На самом деле, эта работа метаморфу не нравилась: ему пришлось убить несколько многоликих существ, важных для местных колоний. Это угнетало. Нет, он знал, что эти так называемые "оборотни" могут принимать только две формы, что ужасно примитивно, но магология этих превращений столь явно перекликалась с природой метаморфов, что, в некоторой извращенной парадигме, эти смешные твари с красной жидкостью в каналах все же были схожи с ними.

Амо не нравилась мысль об убийстве себе подобных. Его не вдохновляла идея уничтожения важных для колонии особей, пусть даже речь идёт о смешных двуногих ксеноморфах. Даже в самые голодные времена, когда сердцевина их умирающей планеты остыла окончательно и им пришлось пожирать своих, чтобы выжить, они всегда съедали самых слабых и бесполезных. Кем надо быть, чтобы покушаться на жизненно важных особей, вроде той матки, что управляла растениями? Что это вообще за мир такой? Неудивительно, что тут соглашались работать только безумные отщепенцы, слабые настолько, что любая колония использовала бы их разве что ради корма. Только им могло быть настолько наплевать, и Амо был искренне рад, когда матка вместе с своим осеменителем разорвали глупых соотечественников в клочья — поделом.

Единственной истинной религией метаморфов была результативность. Потому что твоя ценность равна полезности твоих навыков для колонии, и это разумный взгляд на вещи, свойственный всем. Просто красножидкостные, в силу своей дремучей примитивности, не умели сливаться в единый организм, потому придумали логичному порядку вещей какие-то украшения и оправдания. Амо мог это понять. Сложно быть честным с собой и остальными, если ты одинок и никогда, ни за что не станешь по-настоящему частью чего-то. Ужасная участь.

Амо ждал, прислушиваясь к разговору. Его, способного сливаться метаморфа, местные "оборотни" почувствовать не могли, но в их присутствии съесть Джейса не представлялось возможным.

Однако, ради горячих, плещущих магмой недр этой планеты Амо был готов ждать хоть целую вечность и сделать даже то, что не нравится. Это был ещё один плюс Колонии: не надо думать, если ты всего лишь часть чего-то.

Можно просто подчиняться.

***

Раока шла меж костяных стен, по ощущениям, целую вечность. Умом она понимала, что едва ли прошло много времени, но так ли просто противопоставить логику ощущениям, когда ноги ноют от усталости, желудок сводит от голода, а во рту, кажется, рассыпалась песками пустыня Хо? Фейри очень остро чувствовала себя заложницей своего же тела — слабого, тяжёлого и уязвимого, диктующего мятежному духу свои законы и правила.

— Мешок с костями, — прозвучал знакомый голос у неё за спиной. Фейри не стала оборачиваться — слишком устала для бессмысленных усилий, благо, этот голос не могла не узнать. Лже-Ис, впрочем, повёл себя весьма покладисто и сам нагнал Раоку, подстраиваясь под её шаг. Нож не причинил порожденной Лабиринтом твари ни малейшего вреда — фальшивое киото сияло идеальной белизной и кристалликами драгоценных камней, на губах, недавно её целовавших, играла знакомая-чужая улыбка, а в сверкающих глазах пряталась зубастая Бездна.

— Предполагается, что я поняла, о чем речь? — уточнила Раока, — Если так, то прости, но тебя ждет разочарование.

— Ах, брось, — фыркнул Ледяной, — Я — это ты, ну, в некотором смысле. Ты понимаешь — никого, кроме тебя, тут нет и быть не может… Никого настоящего, знаешь ли. Хотя… Удивлю тебя — вообще нигде нет никого настоящего, объективно существующего, что бы там тебе подобные мартышки ни думали в своих влажных мечтаниях. Смертным кажется, что они воспринимают вокруг себя каких-то других существ, другие предметы и вещи, они прячутся за маской объективности, но это ложь. На деле они способны видеть лишь самих себя, лишь реальность, порожденную их собственным мозгом. Понимаешь? Мешок с костями, оболочка, которую можно разрушить одним движением кисти — ты умеешь, я знаю — но при этом сколько важности… Вы не верите в то, что станете однажды просто кусочком стены в моём Лабиринте. Как же… ведь весь мир вращается лишь вокруг вас одних. Когда тут хоть на что-то смотреть?

Раока закашлялась и рухнула на колени, невольно тут и там натыкаясь взглядом на кости и черепа. Тело предавало её, и никакие тренировки Цветения, никакие попытки самоконтроля уже не спасали.

— Тело сильнее, верно? — сказал лже-Ис насмешливо, присаживаясь рядом и с нежной лаской стирая текущую по её подбородку пенящуюся кровь, — Оно всегда побеждает, так или иначе.

Раока улыбнулась ему.

— Ты прав и не прав, — сказала она мягко, — И это нормально. Мы можем умереть, но наше дело — брыкаться до последнего.

Ис вернул ей удивительно ласковую усмешку.

— Мне нравится, как ты держишься, — отметил он, — И нравится, что я не чувствую ненависти. И это не притворство — вот что самое поразительное. Почему?

Фейри фыркнула и закашлялась.

— Я выросла из возраста, когда ненависть к себе — единственный ответ на все вопросы, мой Король. Злиться на тебя — все равно что ругать саму себя. Бессмысленно…

— Да, — пальцы лже-Иса нежно огладили её лицо, — Именно потому я так люблю тех, кто приходит сюда добровольно и во имя чего-то хоть немного стоящего. С вами играть куда интересней, чем с трясущимся, покорно принимающим свою участь желе или доморощенными детками-реформаторами, которые на деле понятия не имеют, что же такое настоящая борьба.

Раока улыбнулась.