Но нет. Полное восстановление невозможно, сказала Джейд. А в дикой природе необязательно даже иметь серьёзный недуг – достаточно и небольшого изъяна, чтобы не выжить.

Прежний Питер – тот, каким он был до Пакса, – взял бы её к себе и растил бы. Но он-то теперь не прежний. А у этого, нового Питера есть только один выход. Он поступит гуманно – так, как должен был, по словам отца, поступить с Паксом.

– Прости, – сказал он лисёнку. – Ты не будешь страдать, обещаю. Но я не могу сделать это здесь. Вдруг твой папа ещё не ушёл далеко. Или вдруг он решит вернуться.

Питер усадил девочку-лисичку в рюкзак, на коробку с прахом, чтобы её ничем не придавило. С рюкзаком на плечах пошёл в сарай за лопатой, а оттуда – в подвал, в мастерскую, где отец хранил охотничье ружьё.

Питер в жизни не прикасался к этому ружью. Отец несколько лет уговаривал его научиться стрелять, но Питер всегда отказывался. Его мутило от одного только взгляда на ружьё – сразу вспоминались те слова отца: помочь умереть безболезненно.

Теперь он протянул руку и взял его.

И, с лопатой в одной руке и ружьём в другой, зашагал на кладбище.

Спустя всего несколько прыжков потребность вернуться за дочерью сделалась невыносимой.

Пакс остановился. Протиснулся сквозь густую весеннюю поросль, осторожно высунул голову.

Увидел, как Питер опускает его дочь на землю, – и мышцы ног задрожали, готовясь помчаться к ней.

Но Питер опять поднял её, и нежно прижал к шее, под подбородком, и заговорил с ней очень ласково и заботливо, и она перестала извиваться.

Однако Пакс всё ещё колебался. Он разрывался на части.

И тут Питер посадил крошечную лиску в свой рюкзак.

Тревога отпустила Пакса. Рюкзак был для его мальчика священным хранилищем. Сезон за сезоном, год за годом Питер носил рюкзак при себе, на себе. Да и самому Паксу он когда-то служил приютом.

Теперь он точно знал: дочь будет в безопасности.

Пакс развернулся и побежал. Быстрее и быстрее. Он будет бежать весь день, он будет бежать всю ночь. Бежать, пока не добежит до норы под крыльцом сарая на Заброшенной Ферме.

И не потому, что там – лисы, которые любят его и ждут.

Не потому, что всё вокруг поёт в предвкушении лета с его чудесным изобилием.

Он будет бежать, потому что иначе у него разорвётся сердце.

Питер остановился перед решётчатыми воротами кладбища – ноги вдруг вросли в землю, отказываясь шагать.

Он шёл сюда по Главной улице, прямо по середине проезжей части, и ему было не по себе от того, что за всю дорогу он не услышал ни одной машины. Через месяц или даже раньше, когда Воины Воды всё очистят, люди начнут возвращаться – вот тогда ему станет легче. Но и труднее. Джейд правильно сказала: тринадцатилетним не разрешается жить одним, без взрослых. Это тоже проблема, которую предстоит решить. Но не сегодня.

Он шагнул вплотную к воротам, вглядываясь сквозь прутья. Кладбищенские лужайки, всегда аккуратно подстриженные и прополотые, уже год стояли неухоженными. Надгробья утопали в лохматых травяных коврах, усеянных одуванчиками и васильками.

Питер толкнул калитку и пошёл по тропинке вверх, к маминой могиле. Стояла такая тишина, что слышен был хруст каждого камешка под ногами.

У маминого надгробного камня, приютившегося в тени гигантского вяза, Питер отложил в сторону лопату и ружьё. Куст горного лавра, который посадили они с отцом, пышно разросся и выглядел в густой траве так уютно, что Питеру даже стало чуточку легче.

– Лучше, когда он нестриженый, – произнёс он вслух. – Знаешь, мам, тебе бы, наверное, тоже так больше понравилось.

Питер снял рюкзак, поставил на землю. Извлёк коробку с прахом, снова застегнул рюкзак на молнию. Потом открыл коробку, достал из неё туго затянутый мешочек и развязал шнурок.

– Я знаю, ты тоже скучал по маме, – сказал он. – Просто тебе было трудно сказать это вслух. Так что, я думаю, именно тут ты хотел бы быть.

Мешочек был тяжёлый, Питер высоко поднял его и перевернул. Сначала на могилу тихо, как снег, высыпалась зола, а следом, кружа в воздухе и медленно оседая, – мягкий, лёгкий пепел. Он исчезал, словно таял на могильном камне, и в высоких травах, и на цветах – как будто очень долго ждал, когда же наконец окажется здесь.

Держа в руке опустевший мешочек, Питер чувствовал, как по лицу опять катятся слёзы, и даже не пытался их утирать.

– Как же без вас плохо, – сказал он родителям, впервые за шесть лет обращаясь к ним обоим сразу. – У меня был очень трудный день. И он ещё не кончился.

Питер поднял лопату. Первым делом он вырезал кружок дёрна рядом с горным лавром, чтобы, когда будет хоронить маленькую лисичку, сразу накрыть её мирной зелёной травой. Два-три раза воткнул лопату в мягкую землю – и готова ямка, достаточно глубокая, чтобы никакой падальщик не добрался.

Он поднял ружьё. Прижал к щеке деревянный приклад, ощутил дрожание. Ноги стали как ватные, но он расставил их пошире для устойчивости. Крепче сжал ружьё, отвёл затвор, вложил патрон, закрыл затвор – он десятки раз видел, как это делал отец.

Затем он присел у рюкзака и свободной рукой потянул молнию, не заглядывая внутрь. Снова поднялся на ноги и снял ружьё с предохранителя. Звук щелчка в тишине кладбища укатился далеко.

Он опять прижал приклад к щеке и навёл ствол на открытый рюкзак. Рука сделалась скользкой от пота. Он потянет спусковой крючок, как только лисичка высунется из рюкзака; он не станет дожидаться, пока она уставится на него своими золотистыми – как у Пакса – глазами. Помочь умереть безболезненно… вот это было бы правильно… – донёсся до него сквозь годы голос отца.

Он легонько подтолкнул рюкзак носком сапога. Рюкзак не шелохнулся, и целую секунду Питер вопреки здравому смыслу надеялся, что лисёнок каким-то чудом сбежал. Но потом послышалось слабенькое «мяу» – точно так же мяукал Пакс, когда был маленьким, – и от этого звука живот скрутило болью, и Питер неожиданно для себя отшвырнул ружьё, и бросился за дерево, и его вырвало.

А потом повалился в траву, притянув колени к груди и задыхаясь. Глаза снова наполнились слезами, и на этот раз это были слёзы стыда. Вот он валяется тут обессиленный, обнимает себя за коленки, а отец – всё, что осталось от отца, этот пепел пополам с золой в высокой траве, – ждёт, пока он наконец встанет, повзрослеет и поступит правильно.

Он протянул руку, взял щепотку пепла и, растирая между подушечками пальцев, внезапно прозрел.