Вот бирич закричал от великокняжеского терема:

– Едет великий князь всея Руси Изяслав, сын Мстиславов, внук Мономахов!

Толпа, заворчав, раздвинулась, и появился в проходе князь Изяслав на замечательном арабском гнедом с тремя белыми чулочками, а за ним его бояре и ближние дружинники. Все они были в роскошных праздничных шубах, и Хотен поневоле забеспокоился, поддел ли великий князь под свой наряд кольчугу: спрятавшись в толпе, самострельщик сумел бы, пожалуй, выстрелить, прежде чем зеваки вокруг него сообразили бы, что происходит. Конечно, такого храбреца врагам Изяслава надо сначала найти и уговорить…

Князь и бояре выстроились перед помостом. Князь Изяслав поискал глазами в толпе, увидел Хотена и жестом приказал ему выехать на место по правую руку от себя. Хотен, зардевшись, подбоченился и выполнил приказ.

Великий князь поднял руку:

– Дети мои, преславные горожане ставшего мне родным Владимира, иже воздвиг свои гордые храмы и терема на Волыни! Много лет мои родичи Мономаховичи не пускали врагов за ваши стены. А скажите, разве появлялись под городом в мое княжение половцы, разве жгли они посады, разве уводили из сел людей и скотину? Но эти два лазутчика, бывший гость Саид и подручный его Сиявуш, снеслись с врагом моим и вашими князем Юрием, по народному прозванию Долгоруким, выведывали для него ведомости о замыслах моих и движениях нашего войска и передавали эти ведомости врагу. Чего они тем добивались? Чтобы враги разбили мое войско в битве, чтобы я, мои дружинники и вы, горожане-ополченцы, были убиты или попали в плен, чтобы ваш город был разграблен и сожжен дикими половцами, вечными союзниками князя Юрия! Однако верные мои бояре с вашей помощью поймали лазутчиков, и вот они перед вами.

Толпа качнулась и заворчала. Вблизи помоста раздался зычный крик:

– Отдай злодеев нам, княже! Мы их на куски разорвем!

Хотен обернулся назад, нашел в толпе дружинников Радко (старик ради праздника в кои-то веки расчесал бороду и напялил уже тесную ему лисью шубу, крытую зеленым аксамитом) и кивнул на помост. Радко тут же поехал расставлять свой десяток вокруг помоста.

Великий князь попытался перекричать шум:

– Лазутчиками оказались иноземцы, персидские купцы, верующие в Бахмета. У нас на Руси много живет иноземцев: мирные половцы, берендеи, торки, ковуи, черные клобуки, варяги, франки, немцы, поляки, иудеи, хазары, арабы – да всех и не перечислить. Все они живут вольно, молятся своим богам, никто не насилует их переходить в нашу православную веру. Одно только у нас для них условие: не нарушайте законов наших, а нарушите – уж не посетуйте, если и судимы будете по ним. Я судил своей властью великого князя сих преступников и приговорил их к казни смертью. Однако сегодня, в светлый христианский праздник Благовещения, когда обычай повелевает нам выпускать на волю птичек божьих, я решил не птичку освободить, а помиловать одного из лазутчиков. А избрал я для того Сиявуша, как человека подневольного, вынужденного выполнять приказы своего хозяина-преступника. Развяжите его, снимите петлю с его шеи! Ты свободен, Сиявуш, иди, куда хочется тебе.

Народ зарычал, шатнулся к помосту. Освобожденный от пут и петли, Сиявуш оторопело озирался. Саид плюнул в него и сказал несколько слов по-своему. Сиявуш побелел. В гуле и реве толпы Хотен услышал голос Радко:

– Лезь под мост, мразь, если хочешь жив быти!

Когда Сиявуш исчез, толпа понемногу стихла, и князь Изяслав сумел закончить свою речь.

– А ты, Саид, молись богу своему, ибо казнен будешь. С тебя взята будет вира по закону, а все остальное имущество твое пусть возьмут наследники твои безопасно. Мне бы самому, по обычаю блаженных предков моих, следовало отрубить тебе голову, но я не хочу поганить свой меч кровью презренного изменника. А повесит тебя, – тут великий князь обернулся к Хотену и весело подмигнул ему, – мечник мой заслуженный Сума Мечиславович!

Толстый краснолицый боярин спешился, взобрался по лестнице на помост. Давая Саиду пристойное время для молитвы, принялся расхаживать у того за спиною, расточая народу улыбки, словно бы это он поймал изменников и вообще главный виновник сегодняшнего праздника. Наконец он заставил Саида снова забраться на скамейку, с той же скамейки накинул ему на шею петлю и спрыгнул на помост. Сине-зеленое после побоев лицо персиянина, до того спокойное, внезапно мучительно исказилось.

Хотен отвернулся. В наступившей вдруг тишине прогрохотала отброшенная сапогом мечником в сторону скамейка, и что-то хрустнуло – то ли кости шеи Саида, то ли перекладина виселицы под тяжестью казненного. Заплакал малый ребенок, заохали бабы, а тогда и вся толпа опомнилась, заулюлюкала, засвистела, захохотала.

Радко оставил сторожей у помоста, к которому уже собралась кучка одетых в черное домочадцев Саида – охранять тело, оставленное на виселице до утра, от знахарей и чаровниц, жаждущих покорыстоваться желчью казненного преступника. «Мы-то свое уже взяли», – невесело усмехнулся Хотен. Относительно наследства Саидова великий князь не был точен: казна и лучшие ткани гостя давно уж испарились. Пятая часть пошла князю, десятая отцу митрополиту на дела церковные, остальное по справедливости поделили Хотен, Радко, Карп, Чудин, их люди, бывшие в деле, и Петр Бориславович.

Весенний ветерок рассеял густой народный дух, выглянуло солнышко. К Хотену подскакал стременной князя Изяслава:

– Великий князь требует тебя к себе, боярин.

Князь Изяслав был весел. Остановив знаком сопровождающих, он выехал навстречу Хотену, чтобы поговорить наедине.

– Слыхал ли ты такое речение книжное: «Тайну цареву добро есть хранити»? Вот, вот… Думаю, что столь же тайным должно быть и главное твое дело. Я не хотел тебя отвлекать, емец, однако отец митрополит говорит, что ему удалось задуманное. Поезжай к нему. И сделаем так. Пусть познают разгаданное только он и ты. Книгу стрыю моему не отдаем – черт с нею, с той шпалерой! Если разгаданное отец митрополит выписал куда – на бересту или кожу, передай ему мой приказ: дать тебе, чтобы выучил наизусть, будто посольские речи, а выписанное сжечь, чтобы и следа не осталось. И вот еще что, емец. Я и сам, от греха подальше, не буду знать сей тайны. А освободишься, приезжай в гридницу. Надо же и повеселиться напоследок, – он усмехнулся и, склонившись к уху Хотена, прошептал: – Вот-вот нам и на свежий воздух, на первую травку.

Князь ускакал. Хотен, глядя ему вслед, подумал, что было бы непорядочно предполагать, что сей бесстрашный полководец убоялся мести мертвых сторожей клада – однако разве возможно иное объяснение его прихоти?

– Хозяин, а, хозяин?

– Чего тебе, Хмырь?

– Я бы хотел выкупиться. Гривну ведь заработал.

– Сколько можно тебе объяснять, что выкупаться ты должен у тестя моего?

– Но скоро нам на войну, а я хочу поехать не слугою, а твоим оруженосцем.

Хороша великокняжеская тайна! И Хотен терпеливо объяснил:

– Сие только в Киеве можно теперь совершить, а в Киев теперь нам дорога закрыта. Думаешь, у суздальского Юрия тут один только был лазутчик?