Декан факультета, где преподавал Дионисио, – дама, склонная к мелодраматическим эффектам, – поспешила известить «Прессу» о гибели философа при загадочных обстоятельствах и в форме эмоционального некролога отдать покойному дань. В его смерть не верили одни женщины из лагеря – они говорили, что он являлся им во сне, сказал, что жив, и предлагал поддержку. Ни одну в связи с исчезновением Дионисио не терзали опустошенность и утрата, и, как выяснилось, только «чокнутые» и были правы, поскольку они одни в этой ситуации не вели себя разумно. Все-таки вернувшись в Ипасуэно, Дионисио узнал, что его место в колледже объявлено вакантным, кафедре светской философии навечно присвоено его имя, а среди горожан открыта подписка по сбору средств на установку его статуи на площади, но если вдруг отыщется тело – то на строительство безвкусного мавзолея в отвратительном стиле рококо. И то и другое Заправила планировал взорвать, пока не узнал от своих людей в Вальедупаре, что Дионисио жив и здоров, и тогда начал разрабатывать идею, которую предложил сам сеньор Морено, решивший, что единственный способ спасти Анике жизнь – разлучить ее с любимым.

Пока в Ипасуэно разворачивались эти события, счастливые Аника и Дионисио сооружали опалубки для глиняных блоков, возводили деревянную модель мавзолея Голого Адмирала, устраивали бесконечные сиесты, объедались подливкой Первой Весны и томно предавались любви в обессиливающей духоте позднего вечера. Дни они проводили в трудах, вымазавшись с ног до головы, чем шокировали тех, у кого существовали некие предрассудки, как должно выглядеть генеральскому сыну.

Возведение мавзолея шло невероятно тяжело; Дионисио собирался заложить очень глубокий фундамент, который выдержит ураганы и землетрясения, – ему хотелось, чтобы сооружение простояло еще долго после его смерти, и на земле осталось свидетельство его существования. Однако строительство велось на земле, набитой обломками многовековой сельской жизни. Непрочная лопатка, позаимствованная из материных садовых инструментов, все время ломалась, натыкаясь на черепки, кирпичные обломки, корни деревьев, проволочную сетку, ослиные подковы, лемеха плуга, неопознанные железяки и даже мушкет, который бросил неизвестный конкистадор, вовлеченный в смертельный поход. В одуряющем зное пот лил с Дионисио ручьем, щипал глаза, Аника подменяла друга, пока сама не выбивалась из сил, и тогда они отправлялись на кухню и выпрашивали фруктовый сок у сговорчивых служанок Голого Адмирала.

В итоге Дионисио позвонил в инженерный полк и, назвав имя отца, одолжил землеройную машину; Аника мгновенно нашла с нею взаимопонимание и за пару часов сноровисто выкопала котлован. Слуги и лирическая жена Голого Адмирала за этим наблюдали, притащив из дома стулья и рассевшись под деревом. С тех пор почтенных лет садовник твердил, что на самом деле Аника – мужчина, невзирая на весьма заметные округлости под блузкой.

Влюбленная пара трудилась понемножку – так, в общем-то, любая работа и делается. Начинали с утра и работали, пока от жары даже деревья не начинали потеть; жена Голого Адмирала следила, чтобы у трудяг было вдоволь укрепляющих травяных отваров. Потом долго сидели в теньке, постреливая сигаретными окурками в ящериц и обсуждая доходившие из Ипасуэно сплетни. Затем шли в дом и ели изобретения Первой Весны с подливой агуакате и весь день посвящали сиесте в гамаках, подвешенных в копии аристотелевской беседки: дремали и глядели на птичек, порхавших в зарослях бугенвиллии. С наступлением вечерней прохлады возвращались к работе и трудились с ритмическими взрывами энергии, с каждым днем замечая, как растет великолепное сооружение. Дионисио смотрел на лицо Аники, светившееся гордостью за то, что они вдвоем сотворили, и сам наполнялся гордостью за подругу, самоотверженно окунувшуюся в работу, по тяжести сравнимую с трудом каторжника.

Сумерки быстро перетекали в темноту, стаи летучих мышей-вампиров вырывались из дупел – над корнями деревьев земля была темно-красная от накапавшей живой крови. Влюбленные уходили в дом, мылись и вновь отправлялись в гамаки под бугенвиллией.

Аника потом очень тепло вспоминала возведение мавзолея – особенно момент, когда они распили две бутылки чилийского вина и хрястнули их об пол, чтобы дьявол порезал себе лапы. Она согласилась взять только треть из отваленной Голым Адмиралом внушительной кучи песо, чтобы Дионисио мог без труда позволить себе поездку в Новую Севилью.

В то утро Дионисио пробудился со вкусом сырого лука во рту и с ощущением, будто весь оплетен паутиной. Окончательно проснувшись, он понял: это оттого, что вечером предстоит свидание с Аникиным братом, прибывшим в вальедупарские казармы на однодневные курсы по технике подавления мятежей. Дионисио не только с большим предубеждением относился к военным вообще, делая исключение для отца и офицеров, которых знал лично, но его к тому же очень сердило, когда кто-то отвлекал от него Анику. Она и ее сестра Элоиза боготворили брата, служившего в элитных частях пограничной стражи, и Дионисио предвидел вечер в обществе назойливого, явного неофашиста, изрекающего догмы и привычного к поклонению.

Когда молодой капитан прибыл на джипе, подняв тучу пыли, и охранники у ворот махнули ему, чтоб проезжал, Дионисио тотчас затошнило при виде двухметрового нордического красавца с орденскими планками на груди.

Аника с сияющими обожанием глазами предложила сводить его в городской бар, и Дионисио, раздраженный, словно от муравьиных укусов, нелюбезно согласился. Но в баре братец показался не таким уж и противным, особенно когда Аника шепнула, что капитан очень боялся встречи с прославленным автором писем и возможным мучеником, претерпевшим от наркомафии.

– Я ехал сюда и думал, вас уже убили, – сказал капитан. – Утром прочел в «Прессе» ваш некролог и готовился весь вечер утешать сестру. Вообразите мое замешательство, когда я увидел, что вы живехоньки.

На Дионисио произвело впечатление, что армейский офицер читает серьезную газету, и ошеломило, что кто-то безо всяких на то оснований сообщает о его смерти.

– У вас газета с собой? – спросил он.

Прочитав собственный некролог и передовицу, где выражалась скорбь по поводу его кончины и превозносилась сила его духа, Дионисио немедля принялся сочинять остроумный ответ в редакцию о продолжающейся непрерывности собственной жизни. Аника и капитан с энтузиазмом включились в игру, и вскоре все трое покатывались со смеху, опустошая бутылки с быстротой, что встревожила бы и унылого скандинава.

Натянутость рассосалась, Дионисио забыл, что намеревался отмалчиваться, и выяснилось, что мужчинам есть о чем поговорить. Капитан рассказывал об офицерском училище, где обучение – сплошь промывание мозгов и жестокость, что он был близок к самоубийству, что командиры никогда не знали, чем занимаются сержанты, и какое облегчение – оказаться, наконец, в сьерре, в пограничной страже. Что интересно, капитан, тогда еще новоиспеченный лейтенант, находился в составе подразделения, освобождавшего политических узников преступного полковника Асадо. Капитан рассказал, как в одиннадцать утра генерал Фуэрте подвел их к Военному училищу инженеров электромеханики, как они просто вошли на территорию и очутились в аду на земле. У капитана дрожали губы, когда он описывал вонь горелого мяса, лужи крови и испражнений, до невозможности искалеченных заключенных, умолявших прикончить их.