то можно попробовать. Жену похищать глупо, Павел Кондратьев наплюет на надоевшую старую шалаву, но только не на единственного сына.

Валера орал до тех пор, пока не сорвал голос. Глаза чуть привыкли к темноте, и он смог рассмотреть лестницу. Она вела вверх. И там, наверху, было светлее, но в одном месте.

Я в подполе, понял Валера. Самом обычном, где картошку хранят и закрутки на зиму. В нем холодно, сыро и пахнет гнилью. Это он сразу отметил, но не связал с хозяйственной норой в земле. Думал, его, как в кино, в бункере держат. Действительность оказалась прозаичной, но успокаивающей. Не серьезные люди наследника Кондратьева похитили, а местная шушера. С такими злоумышленниками он и сам договорится! Тачку, к примеру, свою подарит. Продав ее, можно бухать несколько лет.

Сколько еще времени прошло, определить было трудно, но не меньше часа. Наконец сверху раздался скрежет, это отодвигалась задвижка на люке. Потом он открылся. В подпол проник свет, тусклый, дневной. Значит, уже утро.

Валера смог наконец увидеть себя. Итак, он сидел на старом кресле с деревянными ручками. Руки его связаны за спинкой. Туго-туго, чтоб он не смог шевельнуть ими. Нижние конечности тоже зафиксированы, и их сдерживают обмотанные вокруг ножек и щиколоток бельевые бечевки. Что на шее — не рассмотришь. Но к стене он пристегнут цепью. В поместье Кондратьевых на такой сидит тибетский мастиф по кличке Барни.

Гнев закипел в Валере. Да что эти людишки себе позволяют?

— Твари, снимите ошейник! — зарычал он. Точно, как Барни, когда Валера ради развлечения дразнил его. — И дайте уже попить.

На ступеньках показались ноги в валенках. Огромных, подшитых. Валера ожидал увидеть дюжего мужика, но к нему спускалась женщина. Средний рост, фигурка ладная, дешевый, но модный спортивный костюмчик. Дамочка спускалась, повернувшись к нему спиной, но было ясно, что она молода.

Валера с нетерпением ждал, когда она обернется…

Но девушка не торопилась.

Он смотрел, как она берет фонарь и ставит его на одну из ступенек. Как спускает на нее же большой ковш. В нем вода. Колодезная, скорее всего. Валеру такую не пил, только минеральную, но сейчас обрадовался бы и той, что льется из-под крана.

Наконец, она обернулась.

Валера не сдержал возгласа:

— Ты-ы-ы-ы?

Не ожидал он увидеть перед собой Женю Костину. Но это была именно она. Исхудавшая, бледная, с напряженным взглядом, она мало напоминала ту девушку, которую он увозил из клуба.

— Прости меня, Женя, — сдавленно проговорил Валера. В эту секунду он искренне сожалел о том, что с ней сделал. — Я понимаю, ничего уже нельзя исправить, но… Я компенсирую, обещаю. Хочешь, я подарю тебе свою ласточку?

Ее глаза расширились. Не поверила счастью?

— Или продам ее и отдам тебе все деньги. На них ты сможешь уехать в Москву, начать там новую жизнь…

Женя молчала. На ее лице отражалась целая гамма чувств, но Валера не мог читать по лицам.

— Я хотел навестить тебя, но заболел желтухой. Заразился от кого-то…

Она подошла, поднесла ковш ко рту Валеры. Сделав жадный глоток, он закашлялся. Пить было неудобно, да и торопился он.

— Развяжи меня, пожалуйста, — попросил он. — Сними хотя бы ошейник, мне глотать больно.

Женя стояла как замороженная. Ждала, когда Валера снова припадет к ковшу. Он потянулся к нему губами, но не смог коснуться. Пришлось натянуть цепь. Еще два глотка — и передышка. Третий Валера сделать не смог — Женя отмерла и чуть отошла назад. Полшажочка сделала и опять встала. Ковш наклонила, пей, мол, чего ж ты? Она дразнила Валеру, как он мастифа по кличке Барни.

— Издеваешься, тварь? Силу почувствовала?

Женя вскинула брови. Так ты заговорил? А где прости и осознал? Где смирение пленника, в конце концов? Но не на того напала!

— Сучка ты грязная. Мразь, — выплевывал ей в лицо Валера. — Дешевка! Я отсюда выйду, а ты в хлеву этом и останешься. Возомнила себя модельером! Так и будешь колхозницам местным сарафаны шить до одинокой старости, если раньше не сопьешься, как твои родственнички…

Задели ее слова Валерины. И сильно. Ручонки у девки затряслись так, что вода выплескиваться начала.

— Не отпустишь меня, тебя отец мой уничтожит. Все равно тебя поймают, и тогда пожалеешь о том, что по-хорошему со мной не договорилась. Тебя не посадят, нет, тебя по кругу пустят бандюки. — На слове «тебя», он делал упор, видя, как она вздрагивает при этом. — Отец отдаст им тебя в качестве подарка, и будут тебя драть сначала бригадиры, потом вся мелкая шушера. Или тебе именно этого хочется?

Он готов был еще долго ее пугать и унижать (это у Валеры всегда отлично получалось), смотреть, как мученически искажается ее лицо, дрожит тело, наполняются слезами глаза, но Женя выплеснула воду ему в лицо, после чего взобралась по лестнице и вынырнула из погреба. Перед тем, как закрыть люк, она забрала фонарь.

А пленник все кричал! И хохотал. И плевался в темноту. И раскачивал кресло, пока не понял, что так может самого себя задушить.

* * *

Не выдержала — сорвалась. Проявила слабость. Убежала…

Женя рыдала, в который раз намыливая тело и смывая с него пену вместе с кожей. С недавних пор у нее появилась настоящая мочалка, чуть мягче наждачной бумаги, она раздирала тело, но не отмывала до конца. Женя по-прежнему оставалась грязной.

Она лежала в корыте, пока вода не остыла. Выбравшись из него, обернулась махровой простыней и уселась у печки греться.

Крик Валеры давно стих. Но первое время его было слышно, и пришлось уйти в другое крыло дома. На мужскую половину. Они с мамой ютились в спаленке рядом с кухней, а отец с братом в двух больших комнатах. Но женщины сами их отдали, чтобы дома было спокойнее. Мужики пили, орали, били посуду, дрались, дружков водили через заднюю дверь — хотелось быть от них подальше. Похоронив всех, Женя так и осталась в спаленке. Там же и клиенток принимала. Кухня рядом, в ней можно усадить дам, чаем напоить. Теперь же придется оборудовать ателье в другом месте. Например, в зале. Он большой, с тремя окнами. А главное, самый дальний. Пленник может обораться, его никто не услышит. Хотя с этим (ором то есть) нужно что-то делать. И Женя решила затянуть ошейник потуже. А еще купить широкий скотч, чтоб поганый Валеркин рот заклеивать.

Планируя похищение, она многое не продумала. А если объективно, почти ничего. Как будто не надеялась на удачу. Но все так легко прошло, точно