Когда она сегодня спустилась в подпол, то поняла, что это место совершенно не подходит для длительного в нем нахождения. В нем в это время года жутко холодно, и не окочурился Валера только благодаря адреналину, выброшенному в кровь. Пройдут сутки, и он заболеет, а вскоре умрет. Но этого Женя допустить не могла.

Все только начинается!

* * *

Снова она. Теперь без воды, но с дровами. Поняла, что он тут околевает? Надо же…

— Я все еще хочу пить, — сказал он. — И в туалет. Ты подумала о нем?

Вообще-то по малой нужде Валера уже сходил. Причем дважды. И теперь в районе промежности у него штаны стояли колом — мокрые, они быстро замерзли.

Женя на него не обернулась даже. Из угла выволокла бочку (когда-то в ней ставили бражку), накидала туда дров, из кармана фуфайки достала газеты, спички. Разожгла огонь.

Холодный спертый воздух сразу наполнился теплом и приятным березовым ароматом. Он напомнил банный запах, а еще тот, что распространяется вокруг костра, когда компания собирается на шашлычки. В животе заурчало. Валера захотелось жареного мяса, картошки в золе, подпеченных овощей. В баньку ему тоже захотелось…

Но больше в туалет.

— Мне нужно справить нужду, — настойчиво проговорил он. — Большую нужду. Дай мне утку, что ли? Или что ты там приготовила на этот случай?

По ее глазам понял — ничего. И они были не растерянные, а ехидные.

— Ты хочешь, чтоб я под себя сходил? Не дождешься!

Женя улыбнулась и уселась на ступеньку.

По лицу Валеры покатился пот. Такое бывает всегда, когда сдерживаешь естественные позывы. В животе заурчало…

Женя скалилась все шире. Сейчас она походила на гиену, что выжидает, когда раненая жертва обессилит. Валера крепился из последних сил, бормоча себе под нос то ругательства, то просьбы. Последние он адресовал своему организму, а не скалящейся твари.

Он зажмурился, чтобы не видеть ее.

Желудок скрутило от боли. Валера вскрикнул — и вдруг испытал облегчение. Оно разлилось по телу. Сначала внутри, потом снаружи…

— Вот и дождалась, — проговорила Женя и, смеясь, начала подниматься по лестнице вверх. Она ушла, захлопнув крышку. И все равно Валера слышал ее хохот.

* * *

Он еще трижды сходил под себя, пока Женя не решила, что хватит. Она развязала пленнику руки и велела снять штаны.

— При тебе не буду.

— Значит, останешься обосранным, — это грубое слово резануло ухо. Раньше девушка не употребляла подобных.

Пришлось подчиниться.

— Держи мыло, — она бросила его Валере. — Я оболью тебя, ты помоешься. Полотенцем утрешься, а клеенку положишь под задницу.

— А что с одеждой?

— Я ее срежу с ног и выкину.

— Мне голым потом сидеть?

— Чтобы я смотрела на тебя? Нет уж, увольте. Накрою одеялом. А еще дам фуфайку. Будет тепло.

Она спустила в подпол шланг. Его пришлось тянуть от огородного крана, но это ничего. Зато теперь у нее в доме есть вода, и не надо ее таскать ведрами.

Валера, как смог, помылся. Это было омерзительно, смывать руками дерьмо, пусть и свое, но это лучше, чем сидеть в нем часами.

— Оставь мне хотя бы руки развязанными, — попросил он, когда процедура была завершена. — Я все равно не смогу ни освободиться, ни тебе вреда причинить. У меня же это, — и тронул себя за шею.

— А ты меня отвязывал? — процедила она, и глаза ее стали свинцовыми. — Будешь сидеть как сидел.

Конечно, он попытался оказать Жене сопротивление, когда она подошла к креслу, чтобы вернуть его в прежнее положение. Но она исхлестала его шлангом. И по рукам, и по голым ляжкам, и по лицу, но уже не так остервенело. То ли устала, то ли пожалела его — лицо Валеры девочкам особенно нравилось. Одна сказала, кажется, то была Аннет, что оно поэтичное.

* * *

От жажды Валера теперь не страдал — Женя поила его регулярно. Иногда подмешивала что-то в воду, чтобы он спал. И он не возражал против этого: во сне не так хочется есть.

Да, теперь Женя морила его голодом. Когда она впервые его покормила, Валера плюнул в нее макаронами. Они были отвратительные: дешевые, переваренные, перемешанные с тушенкой из хрящей и кожи. Такую даже их пес есть бы не стал.

Женя вытерла лицо салфеткой, пожала плечами и ушла. Не хочешь, как говорится, как хочешь, сиди голодным. Он и сидел. Но этого ей было мало. Женя, приготовив что-то вкусное и ароматное, например, котлетки, медленно ела их на глазах у пленника. Насытившись, оставляла тарелку, на дне которой еще оставалась еда, на ступеньке, чтобы запах терзал Валеру.

Иногда она кидала ему хлеб. Как чайке. И он подхватывал его зубами… Уже подхватывал, потому что умирал от голода.

В эту игру Женя быстро наигралась. Наверное, ей стало неинтересно издеваться над безучастным пленником. Сил у него совсем не осталось, и он слабо реагировал на действия своего похитителя. Пришлось его кормить регулярно, благо он больше не воротил нос от переваренных макарон с дешевой тушенкой.

Дважды она поливала его из шланга. Когда опаивала, смазывала раны на шее, но ошейник не ослабляла. Более того, затягивала его по мере того, как Валера худел.

— Чего ты добиваешься? — спросил как-то он.

— Я тебе мщу.

— Это понятно. Но какова конечная цель? Ты будешь меня наказывать до каких пор?

— Пока не надоест.

— А потом что?

— Брошу тебя умирать.

— Нет, ты не смеешь…

— Почему? Ты же меня бросил в лесу. Я могла умереть…

— Но ты выжила! — повысил голос Валера. Обещал себе вести себя тихо, ничем не злить ее, угождать по мелочи. Авось подобреет или утратит бдительность. Последнее предпочтительнее.

— Может, и ты выживешь, — пожала плечами Женя.

Она стала очень спокойной в последнее время. Ее не пробивало на слезу, руки не дрожали, и чес прошел. Поначалу постоянно скребла тело через одежду. Он видел высыпания на ее шее, руках, и они наверняка зудели. Теперь же все прошло (это Женя перестала раздирать свое тело мочалкой по нескольку раз в день). Похитительница даже расцвела. Она снова округлилась лицом, расслабилась, порозовела, а еще сменила прическу и выщипала брови. Подкрась ее и наряди, станет даже лучше, чем была.

— Меня рано или поздно найдут, — уверенно проговорил Валера. — И что ты будешь делать тогда? Пойдешь под суд или…

— Или?

— Покончишь с собой?

— Чтоб ты меня еще и посмертно опозорил? Не дождешься! Я буду отстаивать свою честь, и, если за это срок накрутят, ничего страшного, отсижу.