Да чего ты хочешь, я не понимаю? — взревел он. — Тысоображаешь, за кого заступаешься?! Эта тварь два года назад уже была мноюподобрана точно в таком же состоянии, как теперь… нет, еще хуже, потому что унее была чахотка, и, не пожалей я ее, она и месяц бы не протянула. Я поддалсячеловеколюбию, этой своей знаменитой слабости, дал ей приют, позвал докторов.Ее вылечили. Ей пригласили учителей. Она ни в чем не знала отказа! Но не прошлои нескольких месяцев, как она соблазнила самого любимого, самого талантливогомоего ученика. Лазарио Цезаро. Это он назвал ее Джильей, а на самом деле она —Пьерина, Пьерина Риччья, жалкая плебейка, незаслуженно вознесенная судьбой ивновь сорвавшаяся в бездны порока. По ее наущению Лазарио украл у меня шкатулкус драгоценностями на пятьдесят тысяч дукатов — ты слышишь? Пятьдесят тысяч!Целое состояние, баснословная сумма! — и бежал вместе с этой тварью, котораятоже прихватила немало из того, что ей не принадлежало. И вот теперь я вижу ееснова — кучей тряпья она валяется у моих ног и молит о милосердии, в то времякак Лазарио погиб… а мне его так не хватает! — Он резко умолк, словно не всилах был справиться с дрожью в го лосе. — Да мне следовало отдать ее Советудесяти, чтобы ее вместе с другими ворами без церемоний задушили в черных мешкахв тюремных подвалах Дворца дожей. А я хочу умертвить ее быстро и безболезненно.Ты сама говоришь, что часы ее сочтены…

— Вот именно! — перебила Троянда. — О Пьетро, разве ты бог,чтобы решать, кому когда умереть? Будь милосерден, прости эту несчастную, какпрощал своих врагов наш Спаситель и завещал нам. Пусть она умрет в покое.

Откровенная скука выразилась в глазах Аретино.

— В покое! — возопил он, вновь воздевая руки. — В по кое длякого?! Тащить умирающую в мой дом… Кто, позволь тебя спросить, будет ухаживатьза этой рванью? Я не могу приказать этого ни одному из своих слуг — они убегутпрочь с криками ужаса, да вдобавок у каждого есть свои обязанности.

Троянда поджала губы. Не то чтобы ей было так уж безумножаль Джилью — Пьерину Риччья, тем более что за той водились истинныепреступления. Но она просто не могла позволить, чтобы Пьетро — ее добрейший,великодушнейший Пьетро! — запятнал себя грехом. Он должен простить Джилью идать ей умереть в прощении, спокойствии и человеческом тепле. Если он непонимает, что поступить следует именно так, Троянда сумеет ему внушить это. Ихоть у нее с души воротит при одной мысли, что придется прикоснуться к этойкуче тряпья, по которой прыгают вши наперегонки с блохами, этой потаскушке иворовке, именуемой пышным прозвищем Джилья, — лучше уж она запачкает рукигрязью, чем Пьетро — свою душу грехом. И, собрав все свои силы, она выпрямиласьи заявила:

— За Пьериной буду ухаживать я. Я сама!

* * *

Луиджи, забыв о своей всегдашней, чуть насмешливойсдержанности, громко присвистнул. Аретино застыл с раскрытым ртом, а глаза егометали молнии. Вот-вот с языка сорвутся оглушительные громы… но в этот мигТроянда, которая прекрасно понимала, как нелепа и уродлива ее размалеваннаяфизиономия, подняла подол рубахи и принялась вытирать лицо.

Из головы Аретино вмиг вылетели все мысли. Рубаха былаузкая, и Троянде пришлось задрать ее довольно высоко. Ноги ее обнажились вышеколен, и зрелище этих точеных ног произвело на Аретино действие, подобноехорошему удару под дых. А Троянда, словно нарочно, поднимала рубашку все выше ивыше.

Аретино смотрел, чувствуя сладостную боль в чреслах. Сердцебилось неистово, словно у мальчишки, впервые увидевшего, как раздеваетсяженщина. А ведь он сотню раз видел Троянду обнаженной, он знал ее телонаизусть, все его таинственные, манящие уголки… Он и вообразить не мог, чтоспособен так ошалеть лишь от созерцания двух прелестных ножек!

Что это там она говорила? О чем просила? Да она получит все,что угодно!

— Хорошо, хорошо! — еле выдавил он пересохшими губами. —Пусть эта тварь остается. Все, что хочешь! Делай что хочешь, но… только несейчас! Потом! — И, чувствуя, что терпение его почти иссякло, что еще мгновение— и он опрокинет Троянду на террасу и овладеет ею прямо здесь, на глазах нетолько Луиджи, Пьерины и ревниво выглядывающих из дверей Аретинок, но и на вид)пассажиров всех гондол, во множестве плывущих по Canal Grande, он грубо поволокТроянду в дом, мечтая сейчас лишь об одном: поскорее найти хоть какой-нибудьукромный уголок и раздвинуть наконец эти дивные ноги своими волосатыми, как усатира, конечностями.

* * *

Мгновение Луиджи озадаченно глядел вслед скрывшейся паре,затем пожал плечами. Строго говоря, увиденное его ничуть не удивило: он слишкомхорошо знал своего господина. Однако «святая Дария» имеет на него огромноевлияние… дура, она и не подозревает, сколь много могла бы иметь, подойди к делуправильно! Вот если бы он, Луиджи Веньер, мог вить такие веревки из ПьетроАретино, он уж знал бы, о чем его просить — нет, чего требовать! Но, как говорится,господь бог всегда дает ожерелье тем, у кого нет шеи! Луиджи чуть не помер сосмеху, когда глупая славянка принялась умолять синьора не совершать того, чегоон и так никогда не совершил бы. Убить Пьерину! Чушь какая! Уж Луиджи-топрекрасно знает: снова заполучив в свои руки Джилью, Аретино не успокоится,пока не получит с нее своего долга: она ведь исправно платила, пока ей непопался на глаза златокудрый красавец Лазарио. А теперь ей предстоит отдаватьеще и проценты… их изрядно-таки набежало за эти два года!

Он перевел взгляд на Джилью, которая пыталась подняться, — ибрезгливо передернулся. Ну и грязна же она! И все-таки придется снова взять еена руки и внести в дом, предоставив заботам чувствительной Троянды.

Троянда и Джилья. Роза и Лилия. Ну-ну… О, будь Луиджисадовником, он четырежды подумал бы, прежде чем соединить эти цветы в одномкувшине или корзине. Ведь всем известно, что роза и лилия — смертельные враги,их аромат взаимно убивает друг друга. А синьор Пьетро задумал поселить их на однойклумбе, то есть, тьфу, в одном доме. Ну что ж, хоть это, говорят, святотатство,можно смело клясться именем Христовым: очень скоро в палаццо Аретиноразвернутся интереснейшие события!