в Токарёвку поросят продавать. Они в кошёлке находились. Сначала спокойно себя вели, а при подъезде к базару разбушевались. Мне пришлось просто висеть над кошёлкой, над их визгом. Когда мы въезжали в ворота базара, нас окружили, спрашивают, почём поросята. А папаня говорит, что не продаются. Это он цену набивал. Я думала, а зачем мы тогда ехали-то? Что же, теперь, домой назад с этим визгом? Потом, когда поросят продали, папаня попросил меня остаться покараулить, а сам ушёл. Приходит и приносит мне косынку шёлковую, цветастую. Вот где мне радость-то была!»

И ещё из рассказа тёти Симы, который прислал из Кишинёва её сын, Володя. Было это летом 1942 года. Мужчин из деревни почти всех мобилизовали на войну, так что все работы в колхозе свалились на женские и детские руки. Тёте Симе в это время не исполнилось и пятнадцати лет. Дали ей наряд на волах привезти из Полетаево (тогда это был районный центр) мешки с мукой. И сказали, что волов на обратном пути надо попоить в пруду. Муку погрузили, дошли волы до деревни Красный Куст перешли через Авилову плотину, и тётя Сима направила их к воде, попить, как ей и сказали. Волы вошли в воду вместе с поклажей, попили, а назад выходить не захотели, жарко, устали, а тут — благодать. Только через какое-то время уже с помощью взрослых вывели волов из воды…

Продажей мяса дедушка занимался не только на базаре, но и дома. Чаще всего товаром были баранина и гуси. Зимой тушки гусей висели рядком в сенях на связи. Товарный вид им дедушка придавать умел, хотя и сами по себе птицы были откормленными. Дедушка укладывал им крылышки, их длинные шеи отправлял внутрь через разрез. Внешняя часть чуть-чуть опаливалась над огнём и становилась немного темноватой. И в конце подготовки тушка покрывалась тонким слоем их же, гусиного, жира. Помню дореформенную 1961 г. цену гуся — двадцать пять рублей.

А кроме мясного дедушка продавал и свои изделия, шил тулупы (с огромными воротниками), овчинные шапки, рукавицы (как их называли — голицы). Про валенки не знаю, продавал или нет, но для всей нашей семьи сам и валял. Отец в этом помогал ему. А вот цену за сшитый тулуп я знаю точно. На моей памяти сговаривались об этом покупатель (кто-то из районного начальства) и дедушка: двести рублей. Я присутствовал и при передаче тулупа и расчётом с дедушкой. Ему за этот тулуп вручили две (больших таких) сотенных бумажки, с изображением Ленина.

Все записи и расчёты по хозяйству он делал в специальной тетради, амбарной книге сероватого цвета. Она была ещё и разлинована на графы, но не дедушкой, а типографским способом. Записывал он всегда карандашом. Их у него было два. Один простой, второй, как мы называли, — химический. Если таким карандашом писать по влажной бумаге, то запись получается чернильной, которая держится прочнее. Этим карандашом дедушка подписывал адреса на почтовых конвертах. Стружку от грифеля такого карандаша, растворённую в воде, использовали как чернила (фиолетового цвета). Да у нас других чернил и не было. Тогда мы, школьники, в наших местах Тамбовской области, пользовались только перьевыми ручками, до самого конца школы.

Соответственно и чернилами фиолетовыми из химических карандашей. Чаще всего…

Выше я писал, дедушка говорил, что не надо держать зла на тех, кто его и других с ним оклеветал. Так, наша семья догадывалась, что в этом был замешан брат Филиппа Степановича Незнанова Александр Степанович. Судя по его характеру и поведению — он мог это сделать. Дедушка зла не держал, и пример этому скоро и наступил. Александр Степанович работал в какой-то государственной организации при Полетаевском райкоме партии. Не знаю в каком году, зимой, в сильную пургу и мороз он пьяный возвращался домой из Полетаево. Пока лошадь плелась по сугробам в деревню, Александр Степанович так сильно промёрз, что сам не мог слезть с саней и пройтись пешком, чтобы согреться, тем более, что и был пьян до беспамятства. Лошадь пришла в деревню и остановилась у первого её дома, как раз нашего. В доме это почувствовали, дедушка вышел к крыльцу и увидел эту неприятность.

Александра Степановича внесли в дом, стали отогревать, как и положено замёрзшего и обмороженного, к утру отвезли в больницу, в Полетаево. Было очень сильное воспаление лёгких, так на всю оставшуюся жизнь и остался он хрипым в разговоре. Кроме того, у него отморозились на обеих руках пальцы, кроме больших. Отмороженные пришлось ампутировать.

Умер дедушка 1 декабря 1958 г. Его в конце ноября положили в больницу с приступом сердца, а через несколько дней он умер. Бабушка перед этим в субботу или воскресенье (примерно буквально за день до его смерти) ходила к нему в больницу. Я тогда учился в четвёртом классе, в нашей деревенской начальной школе. У нас шли уроки. Подошла ко мне наша учительница, Клавдия Семёновна, говорит:

— Серёжа, дедушка твой умер. Иди домой.

А дома все в таком не виданном мною раньше состоянии, растерянные. Бабушка плачет, отец со слезами на глазах, собирается ехать за дедушкой в больницу, лошадь с санями уже у дома. Когда к вечеру привезли дедушку, был готов и гроб, который сделал, как мне помнится, сват, Филипп Степанович Незнанов. На другой день отец сам сделал крест из бревнышка, с двумя плоскими перекладинками, прямой верхней и косой нижней.

Дедушка в гробу в избе, на обеденном столе. В головах, ногах и по бокам гроба прикреплены свечки. Свечка горит и в его сложенных руках. Вместе со свечкой в руках и маленькая картонная иконка. Монашка из деревни Масловка читает Псалтырь и соответствующие этому делу молитвы.

«— Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей, ибо в смерти нет памятования о Тебе: во гробе кто будет славить Тебя?»

Книжка у монашки толстая, потрёпанная, страницы от времени и пользования тёмные, закапанные воском свечей. В избе много наших деревенских — пришли проститься с дедушкой.

«— Со святыми упокой, Господи, душу раба Твоего, Василия, в месте светле, месте злачне, месте покойне, идеже несть ни болезней, ни воздыхания, ни печали, но жизнь бесконечная, и сотвори ему вечную память».

— Ве-е-чная па-а-а-мять, — поют прощающиеся.

В день похорон, по-моему, 3 декабря, перед праздником Введения во Храм Пресвятой Богородицы, была сильная пурга, было очень холодно. Да и снега к этому времени уже выпало довольно много. У дома вырос большой сугроб. Простились мы с дедушкой все дома, а хоронить