Вечером в избе Зайца собрался совет. Марфа нервно перебирала пальцами, крутилась в раздражении, в конце концов села в бабий кут, прижав к себе сына. Нюра устроилась у ее ног. Георгий, Аксинья и два сорванца сели за стол.

Георгий прочистил горло, вперил злой взгляд в старшего сына.

– Вы о чем думали, негораздки?[19] А?

Парни молчали. Зайчонок лопотал что-то, заглядывал в глаза матери. Марфа ворковала, гладила по голове ненаглядного каганьку.

– Георгий, поздно ругаться… – Аксинья понимала, что криком делу не поможешь.

– Да как не ругаться-то? Таисия родня мне дальняя… Вернее, сам запутался… Не она, а муж ее мой то ли брат в каком-то колене, то ли дядька… Тьфу.

– Мы знали, что ль, – пробурчал Тошка.

– Да вы, блудяшки, мало что той ночью знали, – пропела Марфа. – Блудяшки, – повторила, с удовольствием растягивая озорное слово.

– Ты еще… – Тошка покосился на мачеху.

– Как с матерью разговариваешь! – Георгий заорал в гневе так, что Нюрка пискнула и спряталась под лавку.

Матвей пнул друга, тот хрипнул коротко и в склоку очередную не вступил.

– Только возрази мне! – В гневе Зайца видели редко, но сейчас он был страшен. Раздвоенная губа чуть тряслась, придавая лицу одновременно забавный и жуткий вид.

– Да вы травяного настоя налейте… Что на сухое горло говорить, – переживала Марфа.

Аксинья разлила из глиняного кувшина с отколотым носиком отвар и едва удержалась, чтобы не посмотреть клеймо на донце: отцовской работы кувшин иль нет?

– Я женюсь на этой… Решили мы с Тошкой, – вступил в разговор Матвей. Шея его напряглась, и тетка сразу поняла – будет стоять на своем.

– Решили они! – Аксинья фыркнула, сама устыдившись несерьезности своего звонкого голоса. – А сговор с Лукерьей Репиной?

– Расторгнем, значит.

– Не по обычаю. И семье Лукашиной мы должны будем. – Аксинья не стала продолжать.

Все и так знали, что в случае отказа от сговора семья-виновница обязана уплатить немалые деньги. Для невесты несбывшейся – позор на весь белый свет, для родителей ее – убытки. Кто захочет свататься к девке, от которой отказался жених, есть в ней червоточина, изъян серьезный. Никто в правде копаться не станет – объявят дурным товаром.

– Тебе можно было помолвку расторгнуть. Значит, и Матвейке подобает. – Тошка открыл рот и издевательски посмотрел на Аксинью. Откуда узнал давнюю историю про сговор с Микиткой Ерофеевым?

– Говоришь ты много. Закрой рот, дружок. – Георгий встал и навис своей коренастой фигурой над столом. – Подите во двор… Мочи нет на вас глядеть!

Проводив тяжелым взглядом вышедших парней, Георгий тяжело сел, лавка под ним скрипнула.

– Что решать будем? Вот детки окаянные.

– Ты прости меня, Георгий, прости, Марфа. Не хочу я Матвейке своему свадьбы такой. Он к Лукерье прикипел сердцем уже… Сгубит его женитьба на нелюбой.

– К невесте сердцем прикипел, а к Таське другим местом, значит, причинным. Деверь обсказывал все подробности… Мда.

Раздался дружный вздох. Даже Зайчонок на материнских коленях пригорюнился, будто понимая, что произошло. Внезапно Георгий ударил ладонью по столу. Аксинья вздрогнула от неожиданности, покосилась тревожно на соседа.

– У твоего племяша свадьба уж готовится. Сговор… А мой болтается без дела. Пусть на Таське женится, она постарше, но, может, оно и к лучшему. Вот и мы с Марфушей. – Заяц улыбнулся жене, а та чуть зарумянилась.

Аксинье стало неловко, будто подглядела она за соседями в какой-то тайный момент. Таким довольством веяло от обоих… Да, Марфа старше Гоши Зайца на добрых семь лет, и счастливы, и ровней смотрятся.

– А, Аксинья, что молчишь?

– Согласна я… Твои слова греют мне душу… По справедливости решение твое будет? – Аксинья осторожничала, обстоятельно разбиралась во всем, а сама ликовала, грело сердце доброе решение соседа.

– А справедливо родителей позорить! Меня! В родной деревне! Георгий Федотов сына-распутника вырастил, так говорить все будут.

– Одно у нас условие, – деловито сказала Марфа, поставив на пол заканючившего сына.

– Какое?

– Ты со свадебкой поможешь, к столу собрать, накрыть, гостей обиходить.

– Соседский долг мой, Тошка как родной, – выдохнула Аксинья.

– И еще одно. – Георгий замялся. – Про часовенку ты помнишь…

– Помню, как не помнить…

– По зиме стройку затеем, уже с Яковом обговорил все. Сарай, где отец твой работал… Без дела ведь стоит?

– Поняла я тебя, Георгий. Бревна, тес тебе нужны. Будут твои. Какой разговор… да на богоугодное дело.

– Вот и сладили. Нютка, позови… этих…

Тошка поменялся в лице, услышав решение отца:

– Да как? На этой бабище! Не хочу!

– Кто ж тебя спрашивать будет!

– Почему я? Матвей с ней…

– Мы обсуждать ваши игрища непотребные будем?!

– Я от сраму родился, к сраму меня и тянет. – Тошка выскочил, не испросив разрешения у отца.

Георгий смотрел вслед непокорному сыну. Вот она, дурная кровь матери и… Гришки Ветра. Окаянная, безмозглая, в аду обитающая Ульянка.

Аксинья и Матвейка попрощались с хозяевами. Марфа, не дожидаясь их ухода, обняла мужа, прижала его крупную голову к своему животу.

– Успокоится он, угомонится, не мучай себя, Гошенька.

Аксинья за бесконечными разговорами забыла о своем бездумном поступке. И только когда голова коснулась соломенного тюфяка, нахлынули воспоминания о мужских губах, руках, наглых поцелуях, о своем неистовом отклике на дьявольские ласки.

Пропасть.

И она летит туда.

А Матвейка на краю остановился.

– Жених сбежал. – Крик поднялся где-то вдалеке и разнесся по Еловой.

Парни гоготали, пихая друг друга локтями. Девки и бабы тревожно вытягивали шеи. Мужики матерились: зря, что ль, время теряют посреди самого жаркого времени – сенокоса, когда каждый денек на вес золота.

Почти вся Еловая собралась. Яков с женой. Прасковья со всей семьей, Спиридон с женой и Глебкой, Семен с Катериной, Игнат с Зоей и Агафьей… Повытаскивали телеги, запрягли коней, обрядились в жаркие нарядные одежды.

– Матвейка, найди его. – Аксинья вытолкнула из толпы племянника.

– Где ж найти его? В лес, поди, убег.

– А ты подумай, поищи.

– Матвеюшка, на тебя только надежа, – сложила руки Марфа. – Позор ведь будет.