— Почему? — не понимаю я. — Ты же тут очень быстро отогреешься!

— Потому что у меня переохлаждение, — убийственно спокойно констатирует Морозов всё тем же заторможенным голосом. — Я знаю симптомы, мне нельзя резко отогреваться. Надо постепенно. Так что я пока побуду в предбаннике.

— Хорошо, — я провожаю его тревожным взглядом и стискиваю коробок спичек так сильно, что он с хрустом сминается в лепешку.

К счастью, случайное повреждение упаковки на содержимом не сказывается. «Кирпичи» из прессованного дерева вспыхивают в маленькой железной печурке почти сразу же и без той характерной возни, которой отличается растопка дровами. А вытяжная труба, которая помогла мне недавно обнаружить это убежище, прекрасно справляется с дымом.

Я смотрю на дело своих рук с восторгом и еще пару минут блаженно греюсь возле уверенно разгорающегося огонька.

Теперь только осталось открыть двери предбанника и подсобки пошире. Плюс подпереть их чем-нибудь, чтобы теплый воздух побыстрее проник в землянку и прогрел её. Топливных брикетов на одну ночь точно хватит! А потом можно будет даже растопить снег и помыться…

Но когда я перешагиваю за порог бани, все мои планы выметает из головы напрочь. Недавний кошмар повторяется наяву второй раз.

— Матвей!

С похолодевшим сердцем я бросаюсь к лежащей на полу предбанника фигуре.

Глаза закрыты, лицо кажется смертельно бледным… а сам весь трясётся в пугающе сильном судорожном ознобе…

Господи, только бы не потерял сознание…

Я лихорадочно ощупываю вздрагивающего Морозова и похлопываю по щекам — пока что слабо, — стараясь растормошить.

— Всё в порядке… — вдруг слышу от него сонное бормотание, причём глаз он так и не открывает. — Полежу тут немного… просто устал. Ника…

— Что? — выдыхаю я облегченно.

— Только не разогревай предбанник слишком сильно… — Он морщится, выдавливая из себя каждое слово неповоротливым языком, и я прямо чувствую, как он уплывает в очередное забытье на моих глазах. — С моим переохлаждением нельзя. Последствия опасные для сосудистой системы… А после недавней травмы — особенно.

— А как правильно? Я же не знаю!

— Надо отогреваться в комнатной температуре… чтобы не выше нормального человеческого тепла…

Я напряжённо оглядываюсь на разгорающуюся в бане печурку.

Быстро. Слишком быстро, если верить предостережению. Такими темпами в крохотной землянке скоро станет жарко, как в тропиках. А нам надо выпускать тепло постепенно, небольшими порциями. Только неизвестно, сколько времени тогда займёт прогрев дома. И как это промедление скажется потом на здоровье Морозова.

— …потому-то в экстремальных ситуациях люди и греют друг друга телами, как живые безопасные грелки, чтоб ты знала… — продолжает он тем временем, и на его побледневших губах проскальзывает еле заметный намек на шутливую улыбку. — Знаешь, а я бы не отказался уснуть с тобой голой в обнимку, Ника…

Я напряженно хмурюсь, уставившись на него с глубокой задумчивостью.

Вот так, значит. Я тут переживаю, места себе не нахожу и нервничаю, а он всё отвлечь меня от негатива пытается. Что за человек!

— Ладно, вижу, что тебе неприятна эта тема, — морщится Морозов. — Забудь. Я ни на что такое всерьёз и не думал намекать. Я же знаю, что ты во мне не заинтересована в этом плане. Тупая получилась шутка и… Эй… ты чего?

Его взгляд, мгновенно потерявший выражение вялой сонливости, буквально приклеивается к моим пальцам, нервно расстегивающим пуговицы одежды.

— Ничего! — шумно вздыхаю я, потом тихо прошу: — Закрой глаза, Матвей. Пожалуйста.

И продолжаю раздеваться.

Глава 31. Живая грелка

Потрясенное внимание Морозова можно ощутить буквально физически.

Оно разлито в воздухе, как густой тягучий аромат, от которого кружится голова. Покалывает кожу невидимыми щекочущими разрядами, как от статического электричества…

— Как ты себе это представляешь? — спрашивает он меня с какими-то незнакомыми сложными интонациями. — У нас нет ни одеял, ни кровати, чтобы сохранить совместное тепло…

— Не вижу проблемы, — не поднимая глаз, я сосредоточенно наблюдаю, как мои штаны тяжелой грудой оседают на пол, и приступаю к расстегиванию нательной кофты. — Если ты тоже разденешься, то тогда мы сможем залезть в твой костюм. Он гораздо больше, чем мой. И к тому же великоват тебе после больничного, сам говорил. Так что вместо того, чтобы глазеть на меня, ты бы лучше последовал примеру… и облегчил нам обоим задачу выжить максимально здоровыми.

После короткого молчания Морозов наконец отвечает:

— Ты права. Туплю от усталости, — и гораздо более серьезным тоном добавляет: — Спасибо, Ника. Твоя помощь для меня бесценна.

Бесценна…

Интересно, почему, когда он так говорит, у меня сразу учащается сердцебиение, а в подтексте фразы слышится совсем не слово «помощь», а…

… ты, Ника… только ты бесценна для меня…

Я продолжаю раздеваться с ощущением, что совершенно выпала из времени и пространства.

Вся целиком и полностью, помимо своей воли, обращаюсь в слух, ловя медленный шорох и тяжёлое дыхание рядом, в полутьме и мерцании свечей. Это Морозов заторможенно и как-то по-медвежьи неуклюже выползает из своего костюма. А может, уже принялся и за нательное бельё…

При мысли о том, что сейчас он окажется со мной в одной комнате в чём мать родила, мои щёки густо вспыхивают жаром. Да ещё к тому же смущение подкидывает новую дилемму — надо мне снимать своё бельё или не надо?..

Так и переминаюсь на месте, растерянно теребя кончик своей полурасплевшейся косички.

— Трусы и лифчик можно оставить, — безошибочно расшифровывает моё состояние Морозов. В его голосе я слышу усталую тёплую улыбку.

— Ты подсматривал! — ахаю я, вскидывая на него смятенный взгляд, и осекаюсь.

Полуобнаженная фигура выпрямившегося Морозова занимает чуть ли не половину нашего маленького предбанника. Как и тогда, в сауне, от зрелища его мужественно-атлетического силуэта и живой игры тугих мышц на широких плечах у меня слабеют колени. И единственное, что не дает поддаться желанию самозабвенно залюбоваться мужской красотой босса… это его нездоровое состояние.

Большое сильное тело всё так же бьет дрожь озноба, судорожно и рвано. Но несмотря на это, он всё равно находит в себе силы снова обезоруживающе и дразняще пошутить:

— Ну да… взглянул пару раз. Просто не смог удержаться. Ты такая красивая, Ника…

Жгучий приступ отчаянной нежности к нему захватывает меня врасплох.

Ругая себя на чем свет стоит за медлительность, я вплотную прдхожу к нему и подхватываю штаны и куртку, чтобы помочь обнажившемуся Морозову влезть в них обратно. К счастью, он уже даже не пытается изображать из себя супергероя и охотно принимает помощь. Переносит часть своего веса на меня, приобняв за плечи, и мне даже приходится расставить ноги пошире, чтобы удержать