Все свечи уже догорели, а о зарядке фонарика остались лишь одни воспоминания.

Морозов снова ловит мои губы обжигающим поцелуем. Терзает их в бесстыдно голодном ритме, не давая опомниться, пока меня не накрывает бессильное, безотчетно сладкое отчаяние.

И что теперь с ним вот таким теперь делать?

Ладно бы просто обнимал и целовал… так ведь мы только в нижнем белье! И вообще… довольно сложно игнорировать его ошеломляюще выросшую плоть и жёсткие толчки сквозь двойную, но всё-таки очень тонкую преграду ткани.

От шока я не сопротивляюсь, когда Морозов сжимает горячими пальцами мой подбородок, чтобы ворваться в рот, углубляя поцелуй. И даже безвольно переворачиваюсь вместе с ним, когда он рывком меняет свое нижнее положение на верхнее.

Все мысли, всё мое внимание сосредоточено на том, что трётся и упруго давит там, внизу, идеально вписавшись в ложбинку между моих бедер. И оно слегка пульсирует! Щекотно и приятно до невозможности…

Я даже отодвинуться не могу в этих тесных штанах-ловушке. А самое главное — никак не могу принять решение, что делать. Ну не драться же с ним?

Тем временем Морозова явно раздражают собственные трусы-боксеры. Он прерывает свои сумасшедший жадный поцелуй, тяжело дыша мне в шею, и какое-то время шарит рукой в попытке нащупать просвет между нашими телами. Но у него, естественно, ничего не выходит.

— Матвей… — выдавливаю я задыхающимся тонким голосом. — Ты хоть понимаешь, что делаешь?..

— М-м..? — его низкая хрипотца отдаётся приятной вибрацией где-то в моих ключицах и словно целует сердце своими звуками. — Я так хочу тебя… и ты меня тоже хочешь… Даже плевать, почему мы спим с тобой в спальном мешке вместо кровати… и как нас занесло в поход, когда я только был в сауне… говоришь, в соке что-то было?.. Давай поговорим об этом позже, хорошо?.. — шепчет он и раздражённо дёргает крепкий шов горнолыжных брюк: — Да где эта эта ч-чёртова молния, ну?!

Я потрясенно качаю головой, пытаясь разглядеть лицо нависающего надо мной Морозова.

— Нет, Матвей, это не то, что ты думаешь! Давай лучше встанем и выберемся из этой штуки…

Он застывает на долю секунды, а затем, даже не дослушав, перебивает:

— Нет, Ника! Только не сейчас… — его речь больше похожа на один низкий, мучительный стон, который задевает в моей душе какие-то болезненно-чувствительные струны. — Останься со мной! Я для тебя всё сделаю… обещаю… — и он вдруг взахлёб принимается перечислять мне на ухо глубоким соблазнитеььным шёпотом странные вещи: — Назначу тебя официальным символом моей группы, как ты и хотела… потом ты получишь свой офис в клубе и пассивный гонорар от любой рекламной компании и каждого нашего концерта… станешь известной… Ника… Останься со мной, зачем тебе уезжать в Италию..? Перестань дразнить и мучить, милая… ну же… настоящая муза должна вдохновлять любовью, а не циничной драмой…

Я слушаю этот страстный бред, и с каждым его словом мои глаза становятся всё больше и больше… пока до меня не доходит одна простая вещь.

Морозов сейчас говорит не со мной, а скорее со своей первой любовью.

С Павлиной…

В тот период, когда они встречались.

По какой-то ужасной насмешке судьбы наши образы попросту смешались в его помутненном от лихорадки сознании и заставили приписать мне несвойственные желания.

И это приводит меня в полное отчаяние.

Я уже почти собираюсь с негодованием оттолкнуть его, но Морозов вдруг отчётливо произносит:

— Не делай этого с нами… — и с какой-то безнадёжной нотой, словно уже смирился с поражением, добавляет совсем тихо: — Ты так нужна мне.

Эта фраза парализует меня. Просто наповал. Как будто не Павлина, а именно я действительно когда-то причинила ему огромную боль и заставила страдать.

Что за безумие такое заразное?

Понятия не имею, почему… оно словно нажимает на моем сопротивлении кнопку «стоп». Переворачивает все чувства и мысли вверх тормашками, заставляя взглянуть на нашу ненормальную ситуацию совсем с другой стороны.

Морозов спас меня в той расщелине после снежной лавины. Оберегал, как мог, несмотря на то, что ему противопоказано нарушать режим постравматической реабилитации…

И пострадал из-за этого.

Я не прощу себе, если оттолкну его в таком расшатанном состоянии. Но не из жалости или какой-то там условной благодарности, а по другой причине.

Потому что он тоже нужен мне.

И потому что я его люблю.

Люблю, как единственного мужчину во всем мире. Как мужчину, с которым хотела бы… стать женщиной. И с которым мечтаю связать свою жизнь, несмотря на все его тайны и непонятные отношения с бывшей.

Увы, я не могу найти для него тут ни лекарств, ни каких-то комфортных условий. Но зато могу дать ему то, в чем он нуждается прямо сейчас.

Себя…

Все эти мысли пролетают в моей голове очень быстро, больше на уровне эмоций, чем логики. И всё же мысль проверить, что там у него всё-таки с температурой, успевает вынырнуть на поверхность буксующего разума и достучаться до него. Поэтому я без всяких предисловий притягиваю голову Морозова к себе и, за неимением градусника, попросту касаюсь его лба языком.

Он горячий, это факт. Но не настолько бешено-опасно, как мне показалось вначале спросонья. Скорее около тридцати девяти градусов, чем выше.

Пока я молча анализирую тактильную информацию своего языка, сам Морозов воспринимает мою диагностику с большим воодушевлением.

— Ника… — шепчет он возбужденно. — Моя Ника…

Его бёдра настойчиво полируют меня волнообразными движениями, и я в инстинктивном испуге вечной недотроги упираюсь под курткой руками в его голый горячий живот. Пальцы нащупывают твёрдые кубики пресса… и от следующего толчка соскальзывают ещё ниже, цепляя резинку мужских трусов.

А его содержимое будто того и ждёт!

Резко распрямляется тугой бархатной пружиной и ложится ровно между ног поверх моих тонких трусиков. Как влитое.

— О-о…

Стон взволнованной беспомощности вырывается у меня сам по себе. Но привычка строго контролировать себя берет свое, и я сразу же прикусываю губу, обрывая его.

А вот у Морозова прямо-таки остатки крыши срывает.

Он впивается в мои губы жадным страстным поцелуем и терзает их в одном ритме с толчками бедер, вжимающих меня в пол.

Быстро, сильно, остро…

… и вскоре я уже вся дрожу от нарастающего удовольствия. Забываю обо всём на свете, кроме барабанной дроби своего женского пробуждения. А упругое давление скользит и скользит в тайной ложбинке вдоль моих трусиков, непрестанно задевая самое чувствительное место.

Похоже, Морозову сейчас плевать, что по сути между нами происходит не вполне настоящая близость. Впрочем, мне тоже без разницы.

Это так