ибо знала: в течение всего этого времени я не давал повода быть удаленным; что ее окружают подозрительные люди, уверенные, будто в мыслях матери есть нечто против ее сына; что если Его Величество желает показать, что не доверяет этим наговорам и не стремится умножать их, то она умоляет его не поступаться его собственной славой и вернуть меня к ней; что эта просьба — одна из самых больших, с коими она только могла к нему обратиться: выполнив ее, он явит себя послушным сыном, а его враги не смогут оскорбить ее, заявив, что она лучше умрет, нежели станет терпеть, и ее разум сможет отдохнуть, а именно отдыха она желает всеми силами, ибо, после того как она правила во всеобщее благо, она более ни в чем не нуждается в этом мире».

Потрясающе! Как говорится, комментарии излишни…

Впрочем, один комментарий мы все же приведем. Вот, например, что пишет биограф кардинала де Ришелье Франсуа Блюш:

«Королева-мать, что говорит в ее пользу, поощряла и поддерживала своих сторонников. Вокруг нее вились всячески угождавшие ей дворяне из ее родни, которые позже разделили с ней черные дни (ссылку в Блуа, войны матери с сыном и т. п.). Сама Мария также была привязана к вернейшим своим слугам, и епископ Люсонский долгое время был ее любимцем. В мае 1617 года в Блуа он уже являлся главой Совета королевы-матери и хранителем ее печати; два года спустя (июнь 1619 года) он становится по совместительству сюринтендантом ее дворца и финансов… Поступая так, Мария Медичи имеет двойную мотивацию. Она хочет вернуться в правительство через парадный вход и рассчитывает иметь в лице епископа Люсонского безоговорочного союзника. Она — страстная натура, во всех отношениях легковерная и наивная; эмоции она мешает с серьезными планами; она либо любит, либо ненавидит. И недалек тот день, когда она возненавидит того, кого так любила и кто предаст ее».

* * *

Как видим, слово «предаст» уже практически имело место, а до слова «возненавидит» пока еще было далеко.

Мария Медичи посылала письмо за письмом Людовику XIII и герцогу де Люиню. В них она возмущалась тем, что ей не доверяют. Она просила вернуть ей Армана Жана дю Плесси, думая, что тот поможет ей навести порядок в делах.

Эти страстные и одновременно полные разумных доводов письма не привели ни к чему: она не получила прямого отказа, но дело затянулось. Герцог де Люинь цинично сообщил ей, что королю наговорили про дю Плесси столько дурных слов, что он не может согласиться на его присутствие возле нее. И вообще король устал, и ему необходимо дать отдохнуть…

Будущему кардиналу де Ришелье только того и надо было. Мария Медичи торопила его с возвращением, а он, прикрываясь приказом короля, уверял королеву-мать, что рад был бы, но боится навредить ей, что он хочет «явить пример безусловного повиновения, чтобы заставить поверить всех, что его предыдущие поступки были искренними».

Самым печальным в положении Марии Медичи было то, что большинство тех, на кого она более всего надеялась, осыпая их в период своего могущества деньгами, должностями, титулами и почестями, теперь крайне резко выступали против нее. Действовали они так из банального страха, что их лишат всего того, чем она пожаловала их. Удивительно, но Арман Жан дю Плесси, первый из них, потом прокомментировал это так:

«Среди людей, низких душой, такое поведение является обычным, однако недостойным истинного мужества».

Видимо, сам он считал себя вполне достойным и мужественным. На самом деле, не обладая еще реальной властью, но, стремясь к ней, он вел себя, как слуга двух господ, одновременно прислуживая и «нашим», и «вашим» в надежде, что кто-то рано или поздно победит и он тогда сможет сказать, что только и мечтал об этом и всячески поддерживал именно это. Как любил говорить Наполеон, неограниченная власть не нуждается во лжи. У Армана Жана дю Плесси неограниченной власти еще не было, и он во лжи очень нуждался. В принципе он был прав: цель оправдывает средства, а большая цель оправдывает не самые приглядные средства.

Марию же Медичи в Блуа лишили практически всего. Если вдруг оказывалась вакантной какая-либо должность, ей не позволяли награждать ею своих людей. Если освобождался какой-либо пост в областях, коими она «распоряжалась», то его отдавали тем, кого она любила менее всего.

Вместо дю Плесси, например, к ней приставили некоего господина де Руасси. В своих «Мемуарах» кардинал де Ришелье потом писал, что «это было сделано против ее воли, дабы он шпионил за всеми ее делами». Можно подумать, что сам он не занимался тем же самым…

Господин де Руасси отмечал всех, кто входил к королеве-матери. Никто не мог побеседовать с ней без того, чтобы он не осведомился о теме беседы. Он приставлял к ней ненавистных ей слуг, которые охотно свидетельствовали против нее. Естественно, все это делалось под прикрытием магической формулы: «Такова воля короля».

Королева-мать обращалась к сыну, но ей каждый раз отвечали, что король ничего объяснять не намерен. В принципе короли, действительно, не обязаны разъяснять подданным свои решения. В этом, собственно, и заключается их величие, однако в те времена этим уж слишком злоупотребляли.

Что касается Армана Жана дю Плесси, то он пробыл в Люсоне до 7 апреля 1618 года, а потом получил приказ, инспирированный никогда не верившим в его благие намерения герцогом де Люинем, выехать в ссылку в Авиньон, который тогда еще не входил в состав Франции, а был под властью римского папы.

Рим, как вариант места ссылки, был отвергнут по причине того, что предоставлял слишком большой простор для возможных интриг. Будущий кардинал «поспешно» покинул Люсон и потратил почти месяц на то, чтобы пересечь Францию с запада на