— Я не дам им разлучить нас, — шепчет Макс в ночь, — раз уж до этого дошло.

От паники у меня колет в груди. Мы не должны быть на улице. Мы должны сидеть дома, в безопасности. Но Макс не говорит ни слова, и мы идём и идём, оставляя следы на песке, пока у меня не устаёт левая лапа. Острая боль снова вернулась. Интересно, если я захромаю, если он увидит, что я хромаю, мы повернём назад? Тогда, может быть, никто и не заметит, что мы уходили.

Вдруг он поворачивает в переулок, отходящий от пляжа. Асфальт под ногами тёплый.

— Тут недалеко, — говорит он почти шёпотом. — Я видел, когда мы приезжали. Всего в нескольких кварталах.

В ином случае я бы порадовался — мы вдвоём в ночи, открываем для себя новые места. Будь мы на заднем дворе, ловили бы светлячков, может быть, и еда какая-нибудь была бы. Макс бы показывал мне созвездия, а я уткнулся бы ему носом в шею и держал, пока он не сказал бы: «Космо, твой нос такой холодный». Тогда я бы упал на землю, чтобы он почесал мне живот, потом подремал в траве, и он разбудил бы меня, когда настанет время идти домой. Он всегда очень осторожно меня будит, поднимая и опуская мою лапу.

Как я уже говорил, Макс невероятно умён. Но я знаю, что эмоции плохо влияют даже на самые великолепные умы, а плохие мысли умеют подкрадываться и прогонять хорошие. Я тоже бывал жертвой подобных ситуаций; я не всегда рассуждаю здраво. Но сейчас я очень хорошо понимаю: если мы пойдём по этому пути, у нас будут проблемы. Так что я лаю. Лаю во всё горло, дико, утробно. Лай эхом разносится по маленькой улочке, отражаясь от припаркованных машин и мусорных баков.

Макс, идущий в трёх шагах от меня, разворачивается и прикладывает палец к губам.

— Космо, тсс.

Он никогда раньше не просил меня замолчать, и мне очень не нравится это чувство — словно резкий укол под рёбра. Я отшатываюсь, поджав хвост, и тихо скулю. Его лицо сразу меняется.

— О, Космо, — говорит он дрожащим голосом, — прости. Я не хотел. — А потом он запрокидывает голову. — Нет! Нет, нет, нет. Я забыл воду. Для нас с тобой. В автобусе ведь ехать долго.

Он тянет меня за ошейник, чтобы я скорее пошёл за ним, но у меня в голове стучит от его слов. Ехать в автобусе?

— По-моему, у автовокзала есть заправка, — говорит он. — Я просто… Ага, просто куплю воды там. Прости меня, парень. Могу ещё купить крекеров. С сыром. Твоих любимых.

Это ненадолго меня отвлекает — я действительно обожаю эти крекеры. Аромат и соль, гладкие и хрустящие. Однажды меня угостили крекерами с сырной пастой, которую продают в банках, и у неё очень сильный вкус, и…

Нет!

Мне стыдно, но у меня текут слюнки. Как можно думать о еде в такое время? Как можно думать о мочевом пузыре в такое время? Он давит мне в бок, когда я иду. Макс знает: когда у меня стресс, мне надо как можно скорее облегчиться, а иногда я и вовсе не могу сдержаться, как ни пытаюсь.

Машина замедляется, потом проезжает мимо. Где-то вдалеке кричит чайка. А я отстаю всё дальше, поводок растягивается на всю длину.

Кажется, словно путь до заправки занял несколько часов. Раздвижные двери с шипением открываются, и изнутри веет холодом. Мой нос дёргается, потом его начинает щипать: в воздухе пахнет химией.

— Эй, ты! — кричит какой-то человек из-за прилавка. — Собакам вход воспрещён. Ты что, знака не видишь?

«Я не умею читать», — оскорблённо отвечаю я.

Макс делает глубокий вдох.

— Космо, ты можешь подождать тут, хорошо? Останешься?

Он быстро привязывает мой поводок к стойке для велосипедов, освещённой лунными лучами.

— Я на две секунды. Две секунды, обещаю.

И я тоже обещаю не сводить с него глаз, смотреть на него с собачьим упрямством. Но он исчезает в проходе, а потом скрывается за стойками с дешёвой едой. Я тяну за поводок, пытаясь разглядеть его. Я представляю, что моя передняя лапа не болит, что задние лапы не ноют, и наваливаюсь всем телом.

Ничего.

Я стою и тяжело дышу на тротуаре в дрожащем свете жёлтых фонарей и осознаю — по-настоящему осознаю — всю серьёзность ситуации. Мы с Максом сбежали из дома. Мы бросили Эммалину, Мистера Хрюка и белок, живущих в кустах на заднем дворе. Мы бросили наш район, танцевальный клуб, дядю Реджи, Маму и Папу. Больше всего на свете я боюсь разлуки с Максом — но так поступать неправильно. Неправильно, и я это знаю.

Большие пальцы! О, если бы у меня были большие пальцы! Тогда я развязал бы этот поводок и смог расстаться с Максом — ради высшего блага, ради нас обоих. Если я пропаду, он, может быть, станет меня искать. Может быть, мы всё-таки не уедем ни на каком автобусе.

А потом меня осеняет, словно ветер рассказал по секрету. У меня душа танцора. И я могу воспользоваться этим — моими новыми умениями, моей подвижностью, — чтобы выпутаться из этой ловушки. Я кружусь. Я шагаю, кланяюсь, кручусь. И поводок развязывается и с тихим стуком падает на землю.

Оглядевшись, я замечаю неподалёку живую изгородь, забросанную банками из-под газировки. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но я, хромая, иду по парковке. Я доберусь туда, спрячусь, и Максу придётся меня искать.

На заправку въезжают два больших автобуса, загрязняя ночной воздух своей вонью. Мне нужно торопиться.

— Космо? — Голос Макса. Голос Макса позади меня. — О нет. Космо! Ко мне, парень! Космо!

Но я не обернусь. Не обернусь. Изо всех оставшихся сил я вою, и…

Внезапно. Так внезапно.

Визг шин. Крик Макса. Фары машины, летящей прямо на меня.

Он купил крекеры с сыром, мои любимые. Они в маленьком целлофановом пакетике вместе с бутылкой воды, которую мы должны были разделить. Я вижу, как они падают на землю, и он бросается ко мне с криком «Космо, нет!».

Удар по тормозам, визг шин — слишком много шума. Если верить каналу «Классическое кино от Тёрнера», в такие моменты перед глазами должна проноситься вся жизнь. Но я думаю о Максе, и об Эммалине, и о том, что я был несправедлив к черепахам. Переходить дорогу, оказывается, не так уж и просто.

Потом руки Макса толкают меня, и мы катимся по земле. Машина не задевает нас, буквально в последний момент свернув в кусты. Я знаю, что я стар. Большинство людей не сочли бы трагедией, если бы меня сбила машина на парковке возле заправки. Я прожил замечательную жизнь. Если смотреть глобально, то я и моя семья — всего лишь песчинки в постоянно расширяющейся вселенной. Но я рад, что выжил. Мне ещё есть чем поделиться.

А Макс!

Он… он только что…

Я лежу плашмя на земле, а он стоит надо мной на коленях и дрожит. Он прижимается лбом к моему животу.

— Тебя почти… Ты почти… И это было бы из-за меня.