вставил его в замочную скважину, распахнул дверь, дожидаясь, когда Найджел пройдет вперед. Пес, вопреки обычному, входить не хотел. Упирался, рвался куда-то в сторону. Я решил пойти за ним. Глупо? ― возможно. Но я должен разобраться, что происходит! Вдруг кому-то нужна помощь?

Найджел, получив волю, понесся на технический этаж.

Снова заперев дверь, я поднялся следом.

Света на последней площадке не было. Можно было бы подсветить смартфоном, но мне такой свет помог бы мало. Поэтому я вслепую шагнул в самый дальний и темный угол, откуда доносилось повизгивание и поскуливание моего лабрадора, который будто выпрашивал у кого-то ласки.

― Найджел, кто здесь? ― я вытянул руку на высоте своих плеч и нащупал только стену.

Да что ж такое?! Как это возможно?

― Кто бы вы ни были, я знаю, что вы здесь. Просто дайте знать: вам нужна помощь? ― обратился я к темноте, вложив в голос как можно больше уверенности и, одновременно, доброжелательности.

Секундная заминка… и ― откуда-то снизу ― голос Вероники. Все-таки ― Вероники!

― Ничего не нужно.

― Так. ― Теперь я уже не знал, как поступать дальше. Не привык разбираться с женскими заскоками. ― И зачем ты сюда забралась? Почему не идешь в квартиру?

Первый вопрос Ника проигнорировала, предпочла ответить сразу на второй:

― Уже иду.

Она встала, и мои руки оказались у нее на плечах. Ника аккуратно оттолкнула одну руку, протиснулась мимо и зашагала вниз. Мне ничего не оставалось, кроме как пойти следом.

Один плюс во всей этой ситуации я все же нашел: не пришлось по второму разу самостоятельно возиться с ключами и замком. Вслепую попасть в скважину ― та еще морока. Не столько трудная, сколько унизительная. Будто нарочно придуманная, чтобы лишний раз подчеркнуть, что этот мир создан для людей зрячих.

Ввалившись в квартиру, я скинул на ходу обувь и первым делом повел Найджела мыть лапы. Заодно смыл грязь со сбитой ладони и немного промыл ссадину на лбу. Вернулся в гостиную, обнаружил, что домработница уже вовсю хлопочет, убирая со стола остатки ужина.

― Чай будете, Эдуард Евдокимович? ― о как! Вероника, похоже, решила вернуться к официальному тону.

Разозлилась, понимаю. Она помощь предлагала от всего сердца, а я ее отправил прочь, причем довольно жестко. Но по-другому в тот момент не получилось.

Ладно, желает подлатать меня ― пусть латает. Заодно смягчится и, может, все-таки признается, с какого перепугу ее понесло на технический этаж.

― Чай ― буду. Но сначала помоги мне обработать ссадины. Пожалуйста.

― Хорошо. Перекись есть? ― кажется, сработало!

Чтобы ответить на вопрос, пришлось напрячь память.

― Перекись ― в холодильнике на дверце. Аптечка ― в навесном шкафчике возле окна.

Вероника быстро отыскала нужное. Разложила на столе.

Я уселся на стул, подставил разбитый лоб.

Ника вскрыла упакованный в пластик бинт, отрезала кусок, сложила в несколько слоев, обильно смочила перекисью и, прислонив одну ладонь, чтобы едкая жидкость не текла мне в глаза, второй рукой взялась промывать ссадину.

Наверное, мне следовало зажмуриться, но я вдруг обнаружил, что прямо перед моим носом мягко покачиваются две весьма женственных округлости. Мягкий трикотаж батника больше подчеркивал, чем скрывал. И даже мое неполноценное зрение все равно позволяло по достоинству оценить и форму, и размеры этих округлостей.

Организм среагировал мгновенно и предсказуемо: я ощутил нарастающую твердость и неудобство под ширинкой. Кажется, я больше не смогу относиться к своей домработнице всего лишь как к безликой прислуге. Не знаю, чего добивался Тимофей, но результат его действий на лицо: я разглядел в Нике женщину ― привлекательную и желанную. И пока не знал, что делать с этим открытием.

Тем временем Вероника просушила кожу на лбу, нанесла ранозаживляющий спрей, который каким-то чудом нашелся в аптечке. Принесла из морозилки что-то заледенелое, обернула тканевой салфеткой, вложила мне в руку:

― Прижмите ко лбу, Эдуард Евдокимович, и подержите.

Голос ее звучал намного мягче, чем пару минут назад. Но она продолжала выкать.

― Ника, пожалуйста, зови меня просто по имени. А то такое чувство, что я не дома, а на светском рауте. ― Похоже, я и сам размяк. Говорить строго и требовательно не получалось, хоть тресни.

― Мне так лучше, ― неожиданно заупрямилась Ника. ― Это помогает помнить, что вы ― мой начальник. И тогда проще выполнять указания, даже если я с ними не согласна.

― А с чем ты не согласна?

Вероника замялась. Переставила ближе еще один стул, присела, взяла меня за сбитую ладонь:

― Сейчас руку обработаю.

― Так с чем ты не согласна, Ника? ― продолжал я настаивать на своем.

― Вы отправили меня домой, а сами остались сидеть на пороге. С разбитым лбом, с пораненной ладонью. Думаете, мне просто было уйти?

― И ты не ушла. Ни в первый раз, ни во второй. Ждала на лестнице? ― догадался я.

―А что мне оставалось? ― в голосе домработницы прозвучала обида.

― А на верхнюю площадку зачем пошла? От меня пряталась?

― Да. Думала, зайду в квартиру незаметно, пока вы Найджелу лапы моете.

― А парень тебя выдал. ― Я вдруг понял, что невольно начинаю улыбаться.

― Предатель хвостатый, ― ворчливо бросила Ника в сторону сидящего рядом пса.

Судя по звукам, тот в ответ зевнул и застучал по полу хвостом.

― Ну хоть на него не злись, ― заступился я за своего трехлапого друга.

― На него ― не буду.

― А на меня, значит, будешь…

― А вам не все равно? ― на этот раз голос Ники прозвучал тоскливо.

По-хорошему, мне именно что должно быть все равно! Если работника не устраивает его работа или начальник ― это проблемы работника. Только относиться к Нике и ее чувствам равнодушно у меня уже не выйдет. Осталось понять, как с этим жить.

― Боюсь, Ника, мне и в самом деле не все равно. Я сожалею, что повел себя грубо там, у подъезда. Постараюсь впредь быть… сдержаннее.

Пальцы Вероники, как раз прижимавшие салфетку с перекисью к ссадине на моей ладони, дрогнули.

― Что такое? Почему ты вздрагиваешь? ― все-таки реакции этой девушки однажды сведут меня с ума. Теперь-то что не так?

― Все правильно, наверное, ― домработница судорожно вздохнула, взяла сухую марлевую салфетку, промокнула с моей кожи остатки перекиси. ― Но я не привыкла, чтобы мужчины извинялись, тем более, такие…

― Как я? Большие начальники? Ника, кем был твой