Рассел говорил в точности как Нил, словно речь шла о погоде, а не о жизни депоса. “Чужака здесь”, – подумал Николас, уже убедившись, что говорить об этом бесполезно.

– Ероман – твоя работа, – заключил Рассел. – И главная задача сейчас – блестяще ее выполнить. Четко следуй плану, постарайся не приплетать сюда чувства. Мы оба знаем – это тебе всегда мешало.

Николас хотел бы с ним согласиться, но как он мог оставаться равнодушным к тому, что непосредственно касалось его самого? Если бы он только мог рассказать Расселу о своем прошлом…

О Еромане они больше не говорили. Полчаса минули незаметно в блуждании среди парка по петляющим тропам. Только изредка Рассел принимался нахваливать свежий воздух и красоты здешней природы. Полицейские остановились у скамейки возле пруда. Вода в нем заросла тиной, по ее мутной глади скользили листья. Напротив скамьи, воткнутая в землю и опоясанная кустарником, стояла уродливая скульптура пары лебедей. Кто-то отбил им головы, а изящные шеи напоминали сплетенные тела обезумевших угрей, которые пытались взмыть в небо. Рассел использовал скульптуру в роли стола, поставив на спину одному из лебедей свой портфель. Николас был весьма удивлен, когда напарник протянул ему бутылку пива.

– Не ты ли отправил меня лечиться от алкоголизма?

Рассел усмехнулся и опустился на скамейку, подставив лицо солнцу. В тот момент напарник напоминал откормленного домашнего кота, счастливого от жизни, которую он ведет. Воровато осмотревшись, Николас сел рядом с ним.

– Пей, Николас, и не оборачивайся, – сказал соловый депос. – Можешь не бояться, я никогда не дам своего маленького новобранца в обиду.

Потом он приподнял бутылку, его голос прозвучал громом над тишиной парка:

– Это надо отметить! Я рад, что ты здесь, в деле, где тебе самое место. За новую жизнь! Лейн сейчас бы тобой гордилась.

В пение птиц вклинился звон столкнувшихся бутылок. Николас отпил глоток, ощущая, как жидкость холодной рекой наполняет его тело. В тот момент он готов был поклясться – Рассел принес ему самое лучшее на свете пиво, может потому, что он пил его здесь. Рассел прекрасно знал, что ему требовалось. Расслабиться. А вдруг напарник прав, и Николас действительно взвалил на себя слишком много? Настроение вороного депоса постепенно улучшалось, он перенимал у Рассела умиротворение, вместе с тем, как уменьшалось содержимое его бутылки. Николас старался хотя бы на момент этой встречи забыть о Еромане, взять пример с напарника, который пришел его навестить просто для того, чтобы хорошо провести время. Вороной депос видел Рассела таким радостным лишь когда кто-то на новогодней вечеринке подмешал ему в шампанское “веселую” таблетку, отчего тот танцевал, размахивая бокалом, и рассказывал потешающимся над ним сослуживцам истории о своем аристократическом происхождении. Но это было совсем не то, что творилось с ним сейчас. Николас подумал, что и в жизни Рассела наконец наступили светлые перемены. Он поделился с Николасом последними новостями из участка, главной из которых была о том, что не за горами тот день, когда Дженну наконец снимут с должности. Всем известно, что ее кресло долго пустовать не будет…

– Я не хочу верить слухам, – отмахнулся Николас. – Давай обсудим это, когда они сбудутся.

Бутылки от пива были давно отправлены в ближайшие кусты, когда, вспугнув с веток птиц, по парку пронесся звон. Николас чуть не поднялся со скамейки, но вовремя вспомнил – ему не нужно возвращаться, этот звонок возвещал о начале прогулки. Вскоре один за другим появились пациенты, они занимали лучшие места у пруда, некоторым не досталось скамеек – и те устраивались на траве, стараясь держать от Рассела дистанцию, как от любого незнакомца. Даже Бэнко с несвойственной ему тактичностью находился в стороне. Он устроился в тени раскидистого дуба, окруженный привычной компанией Арчи и Шамана. Чубарый депос помахал Николасу, тот кивнул в ответ.

– Завел здесь друзей? Они могут гордиться своими связями с шефом участка. – Рассел внимательно разглядывал пациентов.

– Заткнись, Расс.

– Вы сама скромность. Но я послушаюсь старшего по званию.

– Сам не замечаешь, какой ты странный сегодня? Ты что-то принял? Рвешься составить мне компанию? Нет, серьезно, что ты заладил, да я в полиции всего четыре года. И уверен, на это место есть более достойные, вроде тебя.

Рассел проигнорировал последнюю фразу, но вмиг стал серьезным. Из его голоса исчезли веселые нотки:

− Николас Патнер, знаешь ли ты, почему Дженна дала это задание с психушкой именно тебе?

– Где-то я уже слышал такое. Чтобы я почистил унитазы? Жалкое подобие мести, если меня все-таки повысят. Прощальный подарок, последний аккорд нашей вражды.

– А кроме шуток?

– Мне было что им рассказать. Вот уже какой сеанс убеждаю своего психотерапевта, что я подумываю уйти вслед за Лейн. Тут много фантазии не надо.

– Я говорил тебе: любой полицейский сгодился бы на роль психически больного. Да что там полицейский. Каждый встречный. Я сам хотел взять это дело. Помнишь, я рассказывал тебе о “птичках”?

Рассел выдержал паузу, словно обдумывал, продолжать ему или нет, а потом опустил уши, окончательно превратился в того мрачного, скрытного Рассела, к которому Николас привык за годы службы:

– Много лет назад я полюбил одну девочку. Мы знали друг друга с детства, имения наших родителей находились неподалеку. Я испытывал к ней ту самую чистую любовь, которая, наверное, бывает лишь раз в жизни. Я приносил для нее цветы, а когда мы выросли – подарил свое сердце. Я думал, что знаю ее. В моей памяти она оставила два самых ярких воспоминания. Первым была наша свадьба, скорее – с какой радостью она ответила “да”, словно ждала моего предложения долгое время. Вторым же, не так много лет спустя – как я лежал на диване, а любовь всей жизни трахалась с моим приятелем за стенкой. Я спал на кухне, в том доме были тонкие стены, я слышал все до мельчайшего звука. Они просто издевались надо мной. Мой служебный пистолет лежал неподалеку. Мне до сих пор страшно думать о том, насколько близок я был к тому, чтобы подняться в спальню и пристрелить их обоих. Называй как хочешь: “преступление на почве ревности”, “помутнение рассудка”. Я помню, как стоял возле двери, придерживая спусковой крючок. Конечно же, я не смог.

Он замолчал, его тонкие пальцы упирались в край скамейки, отделяя от деревянных брусьев щепки, но Рассел этого не замечал. Когда же он поднял глаза, Николас не нашел в них ни сожаления, ни злобы. То был просто спокойный взгляд депоса, давно смирившегося со своим прошлым.

– Месть не то блюдо, которое подают горячим, – продолжил он. – Иногда во снах я вижу их тела, изрешеченные пулями. Во сне я думаю, что так было бы лучше, чем сейчас. Проще убить, чем продолжать улыбаться при встрече, делая вид, что тебе все равно. Я слишком сильно ее любил.

– Я не знал, – сказал Николас.

– Она подарила мне одну хорошую “птичку”. Мне отлично известно, что обо мне говорят в участке. Они терпеть меня не могут из-за того, что я стараюсь остаться в стороне, не лезу в разговоры, не спрашиваю об их проблемах, а взамен не делюсь своими. Они списывают это на мое происхождение. И пускай лучше так, чем знать, что я просто трус, который боится наступить на те же грабли. Что если я еще раз кого-то к себе подпущу, то меня вновь предадут, унизят, растопчут. И буду виноват только я один. Ведь сам подставился под удар. Теперь мне кажется, что я останусь таким навсегда, даже при всем моем желании что-то поменять.