– Успокойся, Николас. Тебе здесь помогут, все будет хорошо. Пойдем, ты в таком настроении, что нам лучше вернуться в клинику.

Соловый дотронулся до плеча новичка, и это стало его роковой ошибкой. По группе присутствующих прокатился вопль. Николас размахнулся, его кулак врезался в лицо собеседника. Секунда – и соловый депос повалился на скамейку, распростершись у ее грубо выпиленных ножек.

Николас не хотел бить Рассела, меньше всего он желал бы причинить ему боль. Это был один из самых нелепых спектаклей, в которых ему доводилось участвовать. И пускай он блестяще справился с первой частью, изображая спор. Когда он замахнулся, то был уверен, что удар пройдет мимо, в нескольких сантиметрах от лица Рассела. Но в последнее мгновение напарник подался вперед, ловко подставившись под кулак. Костяшки пальцев Николаса врезались в мягкую плоть, после чего столкнулись с преградой челюсти. Хрустнула ли она? Или этот звук шел из его воображения? Он не знал, готовясь к самому ужасному. Падение Рассела остановила скамейка. Он скатился с нее как с горки, осел на траву. По его губе стекала струйка крови. Николас готов был отпрянуть. То, что он видел перед собой, явно перекликалось с картинами из прошлого: забастовка студентов, Рассел, лежащий на асфальте в луже собственной крови. Его лицо, усеянное ссадинами. Тонкие пальцы Лейн, прикладывающие к его разбитому лбу лед. Рассел на крыльце их дома, осунувшийся, уставший, потухшим взглядом провожающий дождь. В этот раз Николас сам занес над ним кулаки.

– Прости, – прошептал вороной депос, едва сдерживаясь, чтобы не протянуть ему руку.

Но Рассел улыбнулся и одними губами произнес:

– Браво, Герой-полицейский.

Насколько Николас знал санитаров, главным их свойством было появляться в самый неподходящий момент. В этот раз их пришлось дожидаться. Рассел успел подняться, а Николас – изобразить нелепое продолжение драки. Он представил, если бы они столкнулись в настоящем бою. Рассел прошел курс полицейской академии, но это было ничто по сравнению с бесценным опытом детдомовских драк, приюта, где с малых лет правила грубая сила. Николас расслабил мышцы, его удары были неточными и вялыми, он осыпал напарника отменной бранью. Это сработало. Его крики привлекли внимание големов. Руки Николаса заломили за спину, его повалили на траву. Он помнил – на ней еще остались капли росы. Она щекотала его ноздри, и вороной депос вдыхал ее сладкий запах, напоминающий детство, когда каждая мелочь имеет значение. Происходящее казалось забавной игрой. Трое санитаров, двое из которых были крупными мужчинами, едва с ним справлялись. Он пытался поднять голову и отыскать взглядом напарника, но видел лишь мыски его дорогих туфель. Они были из змеиной кожи. Николас успел хорошо их рассмотреть, прежде чем Рассела попросили удалиться. После этого вороного депоса рывком поставили на ноги и потащили обратно в здание. Его сердце рвалось из груди. Спину залил пот, а в голове, не умолкая, отдавал приказы голос напарника: “Докажи, что ты здесь ничего не вынюхиваешь! После этого они не посмеют говорить мне, чтобы я забрал тебя отсюда. Что ты и я – чертовы ищейки в одной упряжке. Ты псих, гребаный псих! Пусть они это увидят!”

И Николас дал им шанс, поймав себя на мысли, насколько сильно ему это нравится. Это было в сто раз лучше, чем нестись на пробежке, вдыхая пьянящий запах утра, или с разбегу падать в холодный снег – позволить себе свободу действий. Как маленький ребенок, не до конца осознавший, что такое вести себя правильно. Николас так увлекся, что его едва впихнули в дверной проем. Он наградил санитаров бранью, а когда на глаза попался Нил, не забыл высказать о нем пару словечек: как надоели эти сеансы, где ему приходилось говорить не то с идиотом, не то просто с самим собой.

Николасу удалось вырваться из державших его объятий, он успел схватить стул – первое, что попалось в руки – и запустить его в Криса, чтобы он знал, как толкать его на ступенях или заглядывать в рот после принятия лекарств.

Веселью пришел конец, когда прямо в коридоре с него сдернули штаны и вонзили в ягодицу иглу, от чего ноги тут же подкосились. Николас рухнул прямо на медсестру, придавив своим телом. Он обнял ее, засыпая, прикоснувшись губами к ее шее, отчаянно пытаясь представить, что находится дома в объятиях Лейн. И она никогда не умирала. Но запах той женщины был совсем чужим, как и место, в котором ему суждено было проснуться.

Полицейский с клаустрофобией, он испытывал панику, оставаясь один в закрытой комнате. Лейн всегда удивляло, когда Николас даже посреди холодной зимы распахивал все окна. А розетки в спальне были заняты ночниками. Лишь в ее объятиях он не боялся охватившего комнату мрака. Если бы Николас только знал, что в месте, где он очнется, будет стоять знакомый гнилой смрад. Где он несколько часов будет метаться, звать Лейн, умолять черных тварей, шныряющих по углам, чтобы они не трогали его. Он вел себя как сумасшедший, выпустив на волю всех своих птичек разом. Рассел Лэйон оценил бы его игру. Но только на этот раз Николас играл по-настоящему.

Он видел сон. Лейн носилась по дому, нарядившись в его полицейскую форму.

“Кушай, детка, шоколадку,

Тебе будет сладко-сладко,

Потому что вместо радости

Будут дальше только гадости”, – напевала она слова детской песенки-дразнилки, а потом сложила пальцы, изображая пистолет.

“Пиф-паф!” – сказала Лейн и выстрелом разнесла ему голову.

***

Если бы в преисподней раздавались звуки, то ими непременно стало бы радио, соревнующееся по громкости с телевизором, из которого высокими голосами разговаривали персонажи мультфильмов. Общую комнату заполнили психи, они тыкали пальцами в экран, бормотали себе под нос, требовали внимания. Точно дети, топали ногами, если что-то шло не так, как им хотелось – взрослые депосы, избравшие себе беззаботную и бессмысленную жизнь. Среди этого сборища присутствовали душевнобольные, но большинство – смирившиеся депрессивные бездельники, готовые лопать таблетки и повиноваться, только бы не сталкиваться с реальной жизнью. Сегодня они вызывали отвращение.

От мерзких воплей телевизора голова, без того раскалывающаяся на части, начала кружиться. Еще немного, и завтрак, который он с трудом запихал в желудок, окажется под ногами на полу. Николас нес стакан, наполненный до краев томатным соком. Им вороного депоса угостила медсестра. С некоторых пор все они стали для него на одно лицо, но Николас подозревал, что это была та самая, на которую он свалился, потеряв сознание. Сколько дней прошло с тех пор? Он понятия не имел. Три дня или целая неделя? После ночи в изоляторе восприятие реальности стало расплывчатым и походило на нахлынувшую волну. Иногда она топила его полностью. Санитары быстро просекли, что он выплевывает таблетки. Теперь каждое утро под конвоем его загоняли в маленький кабинет с кушеткой. Если он сопротивлялся, двое санитаров валили его, а медсестра делала укол, после которого вороной депос словно тонул в ледяных водах беспамятства, с трудом осознавая, где он, кто он и как здесь оказался. Он плавал на глубине, влачась в безмолвии по коридорам, точно тупая рыба держась косяка таких же заключенных, знающая только о том, что такое голод, сон и тошнота. Так продолжалось до тех пор, пока действие успокоительного не ослабевало и его беспощадно не выбрасывало на поверхность. Вот тут и начиналось самое отвратительное.