то люди её туда добавят, не сомневайся. Иначе как ощутить себя значимым, посвящённым, причастным. А потому берём, например, Гарри Поттера или Курочку Рябу и отыскиваем или высасываем из пальца в них отсылки к тем же религии, истории, расовой теории, половому диморфизму, теории струн и так далее до бесконечности, и вот уже есть о чём поговорить.

– Ой, Вера, – усмехнулась я. – Только не изображай из себя циничного терминатора, надсмехающегося над людьми, как над тупиковой ветвью эволюции.

– Тупиковая ветвь, это я, – сказала Вера. – Помнишь, Николай Иванович Переверзев на это указывал.

– То есть, ты не стремишься быть значимой, посвящённой, причастной и себя совсем не любишь?

– Да, – согласилась Вера. – Я циничная сволочь. Я никого не люблю. Мне по уставу не положено.

– А своих бойцов? – тут же спросила я. – Ты же говорила, что любишь их всех.

– Ну, ты интересная, подруга, – вскинула Вера брови – это она освоила очень хорошо. – Как можно не любить свои руки, или свои ноги, или свою голову и даже свою задницу. Они и я – мы одно. Ты на что-то своё можешь пенять?

– Конечно, могу! – ухмыльнулась я.

– А не любить? Чтобы прямо-таки до отторжения?

– Конечно, не могу, – хмыкнула я.

– Ну вот.

– Что, вот?

– А то, что я их люблю, потому что они дают мне возможность побеждать. Главное же победить?

– Не знаю, – пожала я плечами. – Может быть и да. А что такое победить, кстати?

– Ты же сейчас не про битву при Трафальгаре и не про партию в шахматы говоришь? – спросила Вера. – Мне кажется, победить, это не изменить своим убеждениям, а даже укрепить их.

– А цена при этом важна?

– Конечно, важна, – заявила Вера. – Ведь, ради победы очень многие могут погибнут. И если после смерти я, будучи победительницей, стану разговаривать с ними, а они мне заявят, что погибли зря, то я никого не победила, я всё просрала. О жизни можно жалеть, но о смерти-то нельзя. Я не про смерь под капельницей или на утке. Всё равно все умрут. И Сергей Игоревич умер и Наталья Валерьевна умрёт.

– И я, – сказала я.

– И ты, и я тоже, но ты, по крайней мере, можешь предположить, как ты умрёшь, а как умру я, я понятия не имею. Может, меня Сомов на запчасти распаяет.

– Тьфу на тебя! – возмутилась я. – А может наоборот, Сомов тебя сделает бессмертной.

– Когда выйдешь замуж за Ваню, – сказала Вера. – И родится у вас дочка, вот и будете вы бессмертными. А я тупиковая ветвь, сказано же. Во мне неживого больше, чем живого и это не объёмом или весом измеряется.

– Вера, – я прямо таки остановилась. – Не говори так даже в шутку!

– На камерах мы в этих халатах и с этими разговорами и размахиваниями руками выглядим так аутентично, что никакие актёры так сыграть не смогут, –сказала Вера, тронув меня за плечо. – Идём дальше.

Мы уже свернули в восточный коридор, пройдя половину западного и весь южный.

– Почему нас никто не остановил, не задержал? – удивлённо спросила я.

– Кто бы тебя задержал, Таня? Ты управляешь вселенной. У тебя ни то что мысли не возникло о том, что кто-то тебя может задержать, у тебя мысли о мысли не возникло. Откуда взяться твоему задержанию?

– А у тебя?

– У меня тоже не было. Ни у кого не было.

– А если бы было?

– Ну, тогда я не знаю. Управлять вселенной, имея об этом мысли, невозможно.

– Тьфу на тебя ещё раз! – я даже ногой топнула. – Троллишь меня всё время.

– Сильных не троллят, – жёстко сказала Вера. – А ты сильная.

А ведь, действительно, я на какое-то время даже забыла об окружающем и о том, что мы делаем. Жалко, что в это время у меня не было с собой какого-нибудь диктофона, чтобы всё это записать. Вера говорила обо всём так просто, как я о селёдке под шубой. Она об этом не думала, она это знала и может быть в этом ни отличалась ни от кого! Ни от самого умного, который знает всё, ни от самого последнего больного придурка, который уверен, что чувствует всё, и она меня заразила и для меня не было ничего важнее, чем то, о чем мы говорим. Я тоже не думала.

Я не каждый день хожу в рейды с киборгом, который идёт изменять время. Я вообще в самом офигительном состоянии была, когда мы на гору лезли и когда я с неё писала – тут про Ваню или Витю с нашем сексом даже упоминать не буду, – а там я была со вселенной, в алформации, не знаю в чём…

В халате, в подвёрнутых голубых штанах, только что Вера меня поднимала в туалете, а кто-то пукал, а я была в центе вселенной, я сама центром была. Как объяснить? А читать будут Веру, ужас какой, понимаете? Её будут читать, а она, тупиковая ветвь, людей использует для своей победы. Наверняка, она улыбнулась этой своей улыбкой, которая иногда действует так, что хоть правда помирай, а иногда такая железобетонная, что хоть снова помирай, а она через маску говорила и не видела я никакой её улыбки, зато представить могла любую, какую захочу.

Когда мы приблизились к входу в столовую, я сказала:

– Давай, я сама вилку возьму?

– Если там открыто, – сказала Вера. – Ночь, всё-таки, а это не туалет.

– Так возьму?

– Давай, – кивнула Вера. – Я тут подожду.

Я подошла к двери, где так и было написано "Столовая" и ниже на вывеске более мелким шрифтом расписание работы с указанием смен, и дёрнула дверь. Дверь была не заперта и я вошла. Слева было что-то вроде гардероба – там стояли вешалки для одежды, правее и дальше был довольно большой обеденный зал, уставленный столиками, а за ним виднелась раздаточная стойка. Я пошла к ней.

– Мы ещё закрыты! – услышала я. За стойкой, между плит и разделочных столов показалась женщина в белом халате и в колпаке. – Через сорок минут смена откроется.

– Нет, у меня своё есть, – я махнула