Пока Галифакс рассуждал в своей «памятной записке», а кабинет посвятил очередное заседание во вторник обсуждению условий урегулирования, Гитлер отдал приказ начать нападение в 4:30 утра в четверг. Гиммлер уже разослал списки с именами тех, кто подлежал аресту тайной полицией и службой безопасности. Списки были длинными, предполагаемые меры жестокими, и даже Геринг и Гальдер выразили сомнение в их целесообразности. При обсуждении в ставке и в рейхсканцелярии было отмечено, что Англия проявляет «мягкость» в отношении предполагаемых военных акций против Польши и не будет вмешиваться.

Такое впечатление – поскольку это вряд ли было нечто больше, чем впечатление, – было воспринято со значительным облегчением, поскольку немецкая мобилизация проходила намного медленнее, чем ожидалось. Трудностей оказалось куда больше, чем можно было предполагать. Строительство Западного вала было далеко от завершения. В тот день, когда фон Лееб докладывал на совещании, оставшаяся на оборонительных сооружениях рабочая сила начала активно распадаться. Третья часть рабочих была призвана в армию, еще треть разбежалась, а оставшиеся были неэффективны. Армейские подразделения не были полноценной заменой строительным рабочим. Последнее, чего желало немецкое Верховное командование при таких условиях, – это нападения французов на линию Зигфрида и воздушных налетов британцев на деморализованных строительных рабочих. Впрочем, им нечего было бояться.

Гамелен продолжал уговаривать французов и британцев не делать ничего, что могло бы спровоцировать возмездие немцев; имперский Генеральный штаб настаивал, чтобы полякам и французам «посоветовали» не предпринимать никаких «импульсивных» действий, в результате которых могли бы последовать воздушные налеты на Британию и Францию. Военно-воздушные силы обеих стран уже настолько сократили число возможных объектов для атак, чтобы практически устранить себя как активный фактор в войне против Германии в течение первых недель, которые были так важны. Гитлер, казалось, был единственным активно действующим лицом. В письме Муссолини 26 августа Гитлер смог дать ему яркое и точное описание настроений в Лондоне и Париже. Он приступит к разгрому Польши, «даже рискуя осложнениями на западе»; однако ни Британия, ни Франция не предпримут никаких решающих шагов до завершения войны на востоке. Затем зимой или весной он повернет на запад, имея в своем распоряжении соответствующие силы. Однако правительства Британии и Франции и их Генеральные штабы все еще оставались в полном неведении и питали ложные надежды избежать войны, которую они могли выиграть там и тогда.

Рано утром 1 сентября, в соответствии с планом, немецкие армии вторглись в Польшу. Официального объявления войны не было, хотя довольно редко жертвы агрессора могли получить заранее более убедительные доказательства его намерений. Поляки начали мобилизацию довольно поздно, главным образом из-за давления англичан не делать ничего преждевременно, чтобы не провоцировать немцев. Поэтому нападение застало их частично неподготовленными – в стране еще шла мобилизация. Во Франции мобилизация шла уже несколько дней, и вопреки всему, что впоследствии было написано в порядке оправдания, французские войска первой линии пребывали в большей степени готовности, чем любые другие, в том числе и немецкие.

Однако самым важным событием, имевшим место, когда немцы перешли польскую границу, явился крах британской политики сдерживания агрессора. Правительство, дипломаты и вооруженные силы поставили все на свое убеждение, что Гитлер воздержится от нападения на Польшу ввиду британской угрозы пред стоящей мировой войны. Ровно в 4:30 в четверг 1 сентября Гитлер, ничем не сдерживаемый, двинулся на Польшу. Ни британцы, ни французы не были готовы к следующему военному шагу. У них даже не было политической альтернативы объявлению войны. Наоборот, теперь стало очевидно, что, если бы Гитлер разыграл те политические карты, которых так боялись Киркпатрик и Сарджент в своих «памятных записках» от 29 августа, он мог бы получить удовлетворение практически всех своих максимальных требований без дальнейшей войны. Но Гитлер принял решение в пользу войны, и его генералы с нарастающим беспокойством ожидали известий с Западного фронта, где ничего не происходило.

Поляки тоже встревожились. Ничто из того, что им говорили британцы и французы в ходе многочисленных обсуждений, не подготовило их к такой ужасающей пассивности. Даже тогда, в те первые дни войны, они еще не осознали, что это была продуманная политика, а не просто «пробуксовка» военной машины. Первый намек появился, когда французский посол в Варшаве Леон Ноэль посетил премьер-министра полковника Бека, уже после того, как немецкое наступление продолжалось более двенадцати часов, чтобы сообщить ему о попытках Муссолини созвать конференцию для мирного урегулирования польского вопроса. Бек ответил, что в результате неспровоцированного нападения Польша находится в разгаре полномасштабной войны. «Это уже вопрос не обсуждения на конференции, а сопротивления нападению объединенными действиями Польши и ее союзников». Бек добавил, что с утра идут непрерывные воздушные налеты и имеются жертвы.

Польский посол в Лондоне направился на Даунинг-стрит, 10, где встретился с министром иностранных дел. Он более подробно информировал Галифакса о немецком нападении и спросил, выполнит ли Британия обещание Польше. Галифакс вспоминает, что заявил послу следующее: «Если факты таковы, как изложены, не сомневаюсь, что у нас не будет никаких трудностей для решения о немедленном вступлении в силу наших гарантий». Все еще не было никаких признаков уклонения от обязательств, никаких указаний на то, что премьер-министр мыслит о длительной войне, которая приведет не так к победе союзников, как к окончательному коллапсу Германии от внутреннего напряжения[31]. Не было и намека на выводы, к которым пришла британская военная верхушка: Британия будет не в состоянии оказать реальную военную помощь Польше. Ее сухопутные силы и авиация не смогут активно действовать еще три года, а военно-морской флот слишком дорог и уязвим, чтобы его преждевременно подвергать опасности. Почти то же было и в Париже.

Ничего не было сказано о такой косвенной и запоздалой помощи, исходя из британских гарантий, во французских обсуждениях, или в пакте о взаимной помощи, подписанном 25 августа, то есть менее чем неделей ранее. Хотя в последнем в категорической форме заявлялось, что в случае агрессии со стороны европейской державы (под этим подразумевалась Германия) «другая Договаривающаяся сторона немедленно окажет Договаривающейся стороне, вовлеченной в боевые действия, всю поддержку и помощь, которая в ее власти». Это был первый параграф пакта. Эта же мысль подчеркивалась в параграфе пятом, где заявлялось, что такая взаимопомощь и поддержка будут оказаны, и «немедленно, с началом военных действий» (курсив мой. – Д. К.). Поэтому не было ничего удивительного или неразумного в том, что поляки ожидали быстрого дипломатического и военного реагирования, подвергшись нападению. Как мы знаем, ни того ни другого не последовало. Возникает вопрос – на который так и не был дан ответ: по чьему совету подписан польский пакт? Вопрос тем более актуален, ввиду предыдущей аргументации начальников штабов, что «будет трудно оказать полякам какую-либо серьезную помощь, с одной стороны, не вызвав ответных ударов немцев по городам и промышленным центрам союзников и, с другой, не рискнув настроить против себя общественное мнение нейтральных стран».