Я не ответил. У него дома тоже наверняка полно этого добра. Чем больше я размышлял, тем сильнее убеждался, что Джули Бонем пользовалась одним из компьютеров Шару, чтобы держать связь с Тау. Но писатель вряд ли разрешил бы ей копаться в своих компьютерах.

— Итак, если я правильно понял, расследование зашло в тупик? — предположил Шару таким тоном, словно его возмущало подобное положение дел.

— Я этого не говорил, — возразил я обиженно. — Если у нас нет новостей, это не значит, что мы движемся на ощупь в темноте.

— Простите, не хотел вас обидеть. Я знаю, вы, следователи, продолжаете работать над делами, даже когда все кажется безнадежным. Однако стороннему наблюдателю такая внешняя неподвижность кажется убийственной. Это как будто писатель злоупотребляет длинными описаниями или режиссер — сценами, где персонажи практически ничего не делают. Люди бегут со всех ног. Вы не представляете, насколько сложно стало удерживать внимание публики более тридцати секунд кряду.

Я снисходительно улыбнулся:

— К счастью, это не моя проблема. Но того, кто пишет или снимает, постоянная погоня за публикой и за успехом, вероятно, изматывает. Одному Торки, кажется, все это в высшей степени безразлично.

Шару разразился смехом.

— Все как раз наоборот. Никого слава так не заботит, как его.

— Я бы не сказал, — возразил я скептически.

— Поверьте мне, Торки сознательно создал этот образ строптивого режиссера-мизантропа. На самом же деле единственное, что его интересует, — всегда оставаться в центре внимания.

— Почему же в таком случае он решил снять фильм о художнике пятнадцатого века?

— Вы знакомы с творчеством Босха?

С тех пор как Ребекка завалила меня своими карточками, я, конечно, не стал экспертом, но начал потихоньку понимать мир загадочного голландского художника. Должен признать, поначалу это было трудно. Сталкиваясь с Босхом, испытываешь беспокойство. Видя его чудовищ, демонов и прочих невероятных существ, чувствуешь исходящую от них угрозу. Словно безумный мир, изображенный на полотне готов поглотить тебя и утащить в пропасть. И только прочитав про галлюциногены, я немного успокоился: значит, все эти кошмары были рождены разумом, одурманенным наркотиком.

Но я решил скрыть от Шару свой интерес к художнику и ответил, что почти ничего о нем не знаю.

— Жаль. Вы бы поняли, почему Торки с головой окунулся в это предприятие. Босх благодаря особенностям своего творчества вызывает удивление, и Торки хочет этим воспользоваться.

— Каков сюжет фильма?

— Это тайна. Однако готов поспорить, что там обыгрывается «Сад земных наслаждений».

— Почему именно он? — спросил я встревоженно. Похоже, картиной одержим не один Тау.

— У этого полотна сильный эротический подтекст, и Торки использует его, чтобы подстрекнуть вуайеризм публики.

— Не могли бы вы пояснить? — попросил я писателя.

— Торки устроит огромную оргию. Но художественную, как скажут критики. Газеты будут писать о ней еще несколько месяцев. Правда в том, что это будет очередной порнографический фильм, выданный за искусство.

— Вы резко отзываетесь о Торки. Почему?

— Мне не нравятся лжецы. А он — один из них.

В этот момент, словно по волшебству, рядом с ним материализовалась Лора Кисс. Красота ее казалась почти неестественной.

— Я очень устала, — сказала она мужу томно. — Может быть, поедем?

Я хотел было поздороваться с ней, но она меня явно проигнорировала. Шару извинился и удалился вместе с женой. Несколько мгновений я стоял как громом пораженный, а когда пришел в себя, мне вспомнилась Алейт ван дер Меервенне, которой во время репетиции в соборе Святого Иоанна пренебрег Великий Магистр. Интересно, она чувствовала себя так же глупо, как я сейчас?

Алейт

Хертогенбос, июнь 1504 года

Алейт молилась, стоя на коленях в своей комнате, когда служанка пришла сообщить ей о приезде лекаря. За ним послали рано утром, но явился он только через шесть часов, поскольку задержался у постели богатой торговца, который был при смерти после падения с лошади, Но это был лучший лекарь в Хертогенбосе, и его стоило так долго ждать. Быть может, теперь Агнес наконец поправится. Это она нуждалась в лечении. Вот уже несколько недель бедняжка кашляла днем и ночью без остановки.

Сначала казалось, что это следствие сильной простуды, которую девушка подхватила сразу по приезде в Рудекен. В тот год весна выдалась холодная. С наступлением хорошей погоды Агнес поправилась. Жар прошел, силы вернулись к ней. Кашель тоже пропал. Но потом он почему-то появился снова и уже не поддавался никакому лечению. Им пришлось вернуться в город, ведь девушке, казалось, с каждым днем становилось все хуже и хуже.

Когда госпожа вошла в комнату больной, лекарь уже осматривал ее, однако он не произнес ни слова до самого конца своего посещения.

— Ну что? — спросила Алейт, провожая его за порог комнаты.

— Пациентка здорова.

— Тогда как вы объясните терзающий ее кашель?

Лекарь пожал плечами.

— Он идет не отсюда, — сказал он, показывая на грудь. — И не отсюда. — Он дотронулся до горла. — Как бы там ни было, я выпишу вам рецепт, который вы отнесете аптекарю.

— Припарка из семени льна?

— Нет, настой эхинацеи и ромашки, пусть принимает его дважды в день. Кроме того, каждый день давайте ей на обед мясо с кровью. Заставьте ее встать с постели. Свежий воздух и движение — вот лучшие лекарства. Она должна гулять.

Алейт скривила губы.

— Но ведь она на ногах не держится! Как она будет гулять?

Лекарь вздохнул:

— Сударыня, вот вам мое скромное мнение. Болезнь девушки — не телесного свойства.

И он ушел, не сказав больше ни слова.

Его последняя фраза весь день эхом звучала в голове Алейт. Лекарь не стал продолжать, но она и без того отлично знала, что недуг Агнес коренится в душе. И чувствовала себя отчасти виноватой в этом.

Еще до отъезда в деревню Агнес переменилась, стала молчаливой и печальной. В Рудекене она полностью замкнулась в себе и отказывалась откровенничать с Алейт. Целыми днями сидела у окна и смотрела на улицу, как будто ждала, что там кто-то с минуты на минуту появится. Простудилась Агнес именно потому, что всегда держала окно открытым, даже в дождь и плохую погоду.

Иногда по ночам Алейт слышала, как девушка плачет, и тогда ее захлестывало чувство вины за то, что она привезла компаньонку в деревню. Хоть она и повторяла постоянно, что сделала так ради блага Агнес, ответственность за ее горести лежала на совести госпожи тяжким грузом. Все эти месяцы Алейт наблюдала за страданиями девушки и каждый день надеялась на чудо, подобное тому, какое случилось с ней самой, когда ей удалось освободиться от сжигавшей ее страсти.