зависела судьба завода. Колегов нам нужен был живым. Победа над раком, таким образом – это не какая-то высокая цель человечества, а приземленная задача одного отдельно взятого сельского пярщика.

Однако вонь могла перечеркнуть все предыдущие усилия, даже и потенциальную победу над раком. Вонь могла перекрыть и договоры со СМИ, и любые экскурсии жителей, и вообще все.

* * *

Придя домой, открыл книжку Колеговой. Автограф был таким:

Отовсюду, где б ни была,

Возвращаюсь к тебе всегда.

Предо мною все – Всполошня,

Детства, юности, жизни – река!

Только прочитав это, я понял, что на выходные не уеду. Или не так. Выходных не будет. Река жизни, Всполошня, занимала все мысли. Набрал любимую.

– Мил Мил, я не приеду, билеты сдам.

– Ого. Чего так?

– Да нравится мне тут… Мало того, что тут и без того было нескучно, теперь еще и река воняет, и работники от рака мрут.

– Ты шутишь?

– Какие тут шутки. Погоди, в дверь стучатся.

На пороге стоял Герман, измазанный в грязи.

– Кажется, нашел. У тебя машина есть? А то таксист сказал, что больше туда не поедет…

– Мил, я перезвоню, – сказал я и набрал номер Жоры.

* * *

Через полчаса Жорина «пятнашка» буксовала на раскисшем поле. Комья влажной земли летели во все стороны, как будто не мелкий «жигуль» встрял в грязи, а какая-то армейская техника рыла окопы. Жора сбавил обороты.

– Пешком придется, Миша-джан. А я тут подожду, – Жора закурил, выждал, пока мы выйдем, и уже вслед крикнул: – Каких-нибудь палок с собой захватите!

Через полчаса плавания по ночной грязи Герман остановился.

– Вот оно! – он указал прямоугольный земляной вал. – Это накопитель, такой бассейн для навоза. Видишь, он переполнен? А так быть – что? Не должно.

– То есть эта жижа течет в реку?

– Ну, сейчас мы отследим ее путь для пущей уверенности.

– Как ты это вычислил?

– Проехал мосты вверх по течению, нюхал реку – и установил участок, где начинается вонь. Потом погуглил спутниковую карту. Все.

Ручей коровьего дерьма впадал в реку бурным, журчащим потоком. Оказалось, что Всполошня этой весной обзавелась дюжиной таких притоков.

На следующий день мы с Жорой и Германом ехали во главе колонны из четырех машин с журналистами и операторами к озеру дерьма, которое, как в кратере, расположилось внутри вала. Шел дождь, и это было весьма кстати: ручьи дерьма стали полноводнее и выглядели еще убедительнее.

Директор колхоза – похожий на главу поселка, словно брат-близнец – переминался, стоя по щиколотку в грязи, и готовился говорить с репортерами. Логика его оправданий была такова: в прошлом году на субсидию губернатора были куплены буренки какой-то хорошей голландской породы, и буренки эти, как выяснилось в процессе жизнедеятельности, гадят куда больше наших. Потому навоза скопилось больше обычного, но, если б зима не была такой снежной, то все бы ничего, однако проклятый снег валил безостановочно, всю зиму, и оттого при таянии образовалась большая масса жижи, которая, однако, не пролилась, а стояла ровно по краю вала, и все бы ничего, если б весна была солнечной и жижа испарилась бы постепенно, но, как назло, весна выдалась холодная и дождливая, и оттого потоки дерьма голландских коров пролились в русскую речку Всполошню, из которой воду забирали для нужд поселка и райцентра ниже по течению. Все беды, в общем, свалились на колхоз – и коровы много какали, и дождик сильно лился. К битве с говном и осадками одновременно колхоз оказался не готов.

Почему он молол такую чепуху? Потому что в колхозе не было пярщика. А без пярщика любой колхоз в стране может пойти прахом.

* * *

Я видел пиарщиков, работая в телеке. Люди в белых рубашках, аккуратные, белозубые, с ровными ногтями, люди с коктейлями, где слоями налиты ингредиенты, или не послойно, вот, например, виски сауэр, с правильно мягким лимоном, с нужной температуры льдом, с равномерно взбитым яичным белком, спрыснутый соком поверх пенки для аромата и – обязательно! – в толстодонном стакане, краешек стенки которого смазан цедрой.

У тех пиарщиков есть какое-нибудь английское образование в городе, название которого и не запомнишь, навроде Хайстрагглингшира, или не английское, а какое-нибудь польское, из города с названием-звуком, например Брдыжь. Отчего, кстати, вузы для пиарщиков за кордоном часто расположены не в столицах? Это странно, ведь студентов-пиарщиков в глуши скорее, чем в столице, могут укокошить из-за их высокомерия, потому как именно оно главное в глянцевом варианте профессии: бездельник должен взрастить в себе невероятное высокомерие и тщеславие ради того, чтобы потерять самые зачатки совести, ни за что получать огромные деньги, да еще и считать, что ему кто-то должен доплачивать за выпендреж.

У тех пиарщиков есть форумы и конференции, дорогие, но особенные машины: пиарщики не ездят, например, на крузерах или гелендвагенах, у них бээмвэ или миникуперы, еще у них богатые безликие боссы – корпорации, а в их словарях – куча специальных терминов, которыми они сыплют на советах директоров и никогда – в барах между собой, потому что боятся, что кто-то из коллег поймет, что они и сами-то смысла своих слов не знают.

Те пиарщики, которых я видел, совсем не похожи на меня, приехавшего с колхозного поля и держащего в грязных пальцах бутылку пива «Букет Чувашии» в кафе «Красная Шапочка» субботним днем.

Может, я и вовсе не пиарщик в их глазах, потому что доморощенный, самопальный, получивший первый подряд в бане.

И общественность у меня для связей какая-то не такая: работяги, священник, бывшие сидельцы, торговки, дальнобойщики, пенсионеры-заводчане, учительницы, продавцы смартфонов из сетевых магазинов в областном центре.

Да и заказчик – не модная контора айтишников, не селебы, не новый пафосный бар, где делают лучший коктейль дайкири в России.

А дайкири, между прочим, вообще ничто рядом с «Букетом Чувашии». Во всяком случае, я убежден, что ни один русский человек, проваландавшийся с час в ночи по колено в смеси говна и суглинка, по приходе в бар не крикнет: «Рит, дай дайкири!» Человек, пришедший с поля, либо веско скажет: «Сто пятьдесят калининградского и лимон», либо скажет: «Светлого».

Может, я и не пиарщик вовсе.

Ведь ни одного бизнес-завтрака, ни одной вечеринки, ни единого пресс-показа я тут не устроил.

Мои коммуникации – это не контакт, а попытка добазариться.

Моя цель – чтоб все было ровно.

У меня тут не медиаполе и не целевая аудитория, а гребаные газетенки и орда недовольных людей.

У меня здесь не кейс,