влияние на правящий и средний классы самих метрополий. Империализм, в определенном смысле, усилил и подчеркнул триумф этих классов и возглавлявшихся ими обществ и возвеличил их образ в глазах других народов в беспримерной степени. Горстка государств, расположенных, в основном, на северо-западе Европы, главенствовала на всем земном шаре. Некоторые империалисты, к негодованию латинских народов и славян, даже подчеркивали особые заслуги в осуществлении колониальных захватов наций тевтонского и англо-саксонского происхождения, которые, несмотря на взаимное соперничество, испытывали с тех пор уважение друг к другу, проявившееся, например, в ворчливой благожелательности Гитлера по отношению к Британии. Немногочисленный слой людей из высшего и среднего класса этих стран — офицеры, чиновники, бизнесмены, инженеры — эффективно осуществлял это господство. В 1890-е годы немногим более 6000 британских чиновников управляли почти 300 млн индийцев с помощью армии, в которой служили примерно 70 000 европейцев, рядовые солдаты из Европы (большинство которых составляли ирландцы, давно пополнявшие контингент завоевателей колоний), как и более многочисленные военнослужащие из местных, были наемниками, выполнявшими приказы своих командиров. Этот случай, хотя и крайний, отнюдь не был исключением. Разве его нельзя было считать доказательством полного превосходства?

Таким образом, количество людей, непосредственно управлявших империей, было сравнительно небольшим, но их символическое значение было огромным. Когда писатель Редьярд Киплинг, воспевший в своих произведениях Индийскую империю, умер от воспаления легких в 1899 г., то скорбь выражали не только англичане и американцы (Киплинг как раз закончил стихотворение «Бремя белого человека», посвященное роли США на Филиппинах), но даже император Германии прислал телеграмму соболезнования{70}.

Однако имперский триумф вызвал к жизни новые проблемы и принес с собой новые неясности. Проблемы были связаны с растущей неразрешимостью противоречий между методами управления, которые применяли господствующие классы метрополий по отношению к империям и по отношению к своим собственным народам. Внутри метрополий (как мы увидим далее) преобладала (или неизбежно должна была взять верх) политика укрепления демократии и выборной системы. Зато в колониальных империях правила автократия, основанная на физическом принуждении и подчинении, и ее безусловное господство выглядело вполне законным, так как нигде не встречало вызова. Колониальные наместники, обладавшие полной единоличной властью, управляли, с помощью солдат, обширными территориями размером с целое королевство, и эти порядки утвердились на многих континентах; а в это время на родине, в метрополиях, волновались непросвещенные и угнетенные массы трудящихся. Разве это не было уроком — жестоким уроком в духе Ницше, который непременно нужно было усвоить? (См. работу Фридриха Ницше «Воля к власти».)

Империализм принес с собой и новые сомнения. Прежде всего он противопоставил незначительное белое меньшинство массам черных, смуглых, желтых людей — тех самых «желтых дьяволов», против которых призывал заключить союз император Германии Вильгельм II, чтобы защитить Запад; но при этом большая часть самой белой расы была обречена на положение людей «второго сорта», согласно неумолимым требованиям новой науки — «евгеники» (см. гл. 10){71}. При таком положении вещей: могли ли долго существовать мировые империи, так легко утвердившие свое господство и с такой легкостью управлявшие народами, благодаря преданности немногих и пассивности большинства, и все же — не имевшие широкой опоры для своего правления?

Киплинг, величайший и, наверное, единственный поэт империализма, приветствовал великое и славное событие в жизни Британской империи — «бриллиантовый» юбилей королевы Виктории в 1897 году — пророческими стихами, напоминавшими о закате империй прошлого:

В туманной дали растаяли огни маяков,

Пропали огни костров, горевших на берегу и на холмах.

Вот так и наши шумные торжества

Уйдут в Вечность, как ушли Ниневия и Тир!

Великий Судья, наблюдающий за жизнью народов,

Смилуйся над нами, дай нам вечное забвение!{72}

Упоминая «шумные торжества», поэт имел в виду закладку и строительство громадной новой столицы Индии — города Нью-Дели. Наверное, Клемансо был не единственным скептиком, предвидевшим, что это будут последние руины в длинной череде разрушенных столиц исчезнувших империй. Разве не было господство над миром столь же шатким, как господство над массами населения в своей собственной стране?

Неопределенность была двоякой. Если власть империи (и господство правящих классов) над своими подданными казалась уязвимой для действий с их стороны (хотя непосредственной угрозы как будто не было), то еще более уязвимой и непрочной казалась сама воля к господству, стойкость в борьбе за выживание, разрушаемая внутренней неуверенностью. Похоже было на то, что именно богатство и роскошь, достигнутые благодаря мощи и предприимчивости, стали причиной слабости мускулов, которые прежде укреплялись под действием постоянных усилий. Ведь раньше уже бывало, и не раз, что паразитизм в центре империи приводил в конце концов к торжеству покоренных варваров.

Нигде подобные вопросы не звучали с такой роковой тревогой, как в этой величайшей из всех империй, превзошедшей размерами и славой империи прошлого, и в то же время — самой уязвимой и оказавшейся на краю упадка. Даже энергичные и трудолюбивые германцы понимали, что империализм идет рука об руку с «государством рантье», которое не имеет других перспектив, кроме саморазрушения. Вот что говорил, например, Дж. А. Хобсон в связи с подобными опасениями: «Если бы произошел раздел Китая, то большая часть Западной Европы приняла бы вид и характер, подобные тем, которые имеют Южная Англия, Ривьера и обжитые, освоенные туристами области Италии и Швейцарии, где находится множество поместий богатых аристократов, живущих на дивиденды и пенсии, получаемые с Дальнего Востока; население этих областей составляют слуги и обслуживающий персонал, торговцы и работники транспорта; рабочие заняты, в основном, конечной обработкой скоропортящихся продуктов, так как никакой промышленности нет; основные продукты питания и прочие товары поставляются из Африки и Азии»{73}.

Так «прекрасная эпоха» буржуазии разрушила сама себя. Очаровательные, безобидные «элои», описанные в фантастической повести Герберта Уэллса, проводившие жизнь в играх на солнце, существовали по милости «морлоков», жителей темных подземелий, от которых были совершенно беззащитны{74}.

«Европа, — писал германский экономист Шульце-Гаверниц, — переложила бремя тяжелого физического труда, сельскохозяйственных и горных работ и утомительного труда в промышленности на небелые расы, а себе оставила роль рантье, живущего на прибыли; тем самым она открыла путь к экономическому, а затем — и к политическому освобождению и равенству небелых народов»{75}.

Таковы были мрачные видения, тревожившие сладкий сон «прекрасной эпохи». Империю преследовали кошмары, вызванные страхом перед демократией.

ГЛАВА 4

ПОЛИТИКА ДЕМОКРАТИЗАЦИИ

Все те, кто, благодаря своему богатству, образованию, уму или хитрости, имеют склонность возглавлять