статистически говоря, крайне маловероятным положением дел. По мнению большинства материалистов и редукционистов, агентность и сознание могут быть только эпифеноменами, а значит, не обладают причинной силой или космическим влиянием.

Интересно, что редукционисты, ищущие экзистенциального утешения, часто пытаются найти значимость в незначительности жизни. Например, поэтические слова Брайана Рэндолфа Грина красивы, но очевидно парадоксальны:

Жизнь и сознание – это мимолетное явление на космологической временной шкале, которое в некотором смысле заставляет нас чувствовать себя очень маленькими, очень незначительными, но в то же время едва ли не подчеркивает, на что мы, ничтожные существа, способны – рассказывать удивительные истории, помогающие нам справиться с собственной смертностью, собственной непродолжительностью. Именно этот двойственный взгляд на вещи – мы незначительны, но наделены разумом, способным дотянуться до самого края космоса, – может дать нам глубокое ощущение цели и искренней благодарности за то, что мы вообще здесь есть5.

Этот пассаж восхитительно ироничен, потому что именно тот факт, что наш разум может, по выражению Грина, «дотянуться до самого края космоса», наделяет жизнь уникальной способностью влиять на ее будущую эволюцию. Это та самая «непостижимая эффективность математики», которую Юджин Вигнер находил столь завораживающей. Много десятилетий назад Фримен Дайсон написал: «Невозможно во всех деталях рассчитать далекое будущее Вселенной, не учитывая влияние жизни и разума»6.

Жизнь не мимолетное мгновение

Предположение о том, что жизнь обречена на скоротечность и незначительность в масштабах космоса, как будто бы подтверждается одним из самых фундаментальных принципов природы – вторым законом термодинамики. Однако нарратив, возникающий из науки о поведении сложных систем (которая объединяет физику, биологию и нейронауки, описывая их в категориях термодинамики и информации), рассказывает другую космическую историю. Вместо того чтобы постепенно дрейфовать к более неупорядоченному и безжизненному состоянию, Вселенная, в которой мы обитаем, переживает преобразующий эволюционный процесс, который начинается до биологической жизни и выходит далеко за ее пределы.

Объединяющая теория реальности признает критически важное различие между адаптивной сложностью и обычными диссипативными структурами, встречающимися в природе, которые спонтанно возникают, поглощая градиенты, а затем исчезают, как призраки, не оставляя следов своего существования. По мере того как жизнь рассеивает солнечный градиент, биосфера эволюционирует, учится и становится все более устойчивой. Поклонникам старых фильмов ужасов может понравиться такое объяснение: адаптивная сложность противоположна «Капле» – аморфной массе органической слизи, поглощающей и растворяющей любую жизнь вокруг себя. Вместо того чтобы убивать организмы и превращать их в бездумную материю, жизнь превращает неодушевленную планету в живую, сначала порождая биологию, а затем технологии, помогающие жизни в ее космической борьбе за существование. По мере того как разумная жизнь неизбежно возникает, эволюционирует и распространяется в космосе, заселяя планеты и наделяя неживую материю информацией и разумом, космос постепенно начинает пробуждаться и вкушать плоды своего творения.

«Богохульство!» – вскрикнет убежденный редукционист. Большинство редукционистов считают, что модель Вселенной, где жизнь играет некую значительную роль, в корне противоречит натурализму – доктрине, согласно которой все явления должны иметь естественные, механические объяснения. Мы увидим, почему это совершенно неверно, но причину такого отношения понять нетрудно.

Поскольку естественные объяснения науки часто воспринимаются как противоположные сверхъестественным объяснениям религии, обычно считается, что научный взгляд всегда должен находиться в прямой оппозиции к религиозному взгляду, независимо от рассматриваемой темы. Если религия говорит, что жизнь особенная и что у существования есть внутренняя цель, то наивно предполагается, что наука должна утверждать обратное: жизнь лишь незначительная случайность в бессмысленной и преимущественно безжизненной Вселенной. Это ошибочное предположение (что модель, придающая жизни космическое значение, неотъемлемо религиозна) мы видим в цитате физика Шона Кэрролла из его выступления 2015 года: «Мы привыкли, что с точки зрения теизма жизнь играет особую роль во Вселенной, а с точки зрения натурализма жизнь очень незначительна. Надеюсь, вы и без меня знаете, что для Вселенной жизнь очень незначительна»7.

В ответ на это я процитирую Дэвида Дойча – коллегу Кэрролла: «Нет ничего более обманчивого, чем очевидный факт»8.

В книге «Структура реальности» Дойч выдвигает предположение, что жизнь действительно играет особую роль во Вселенной: «Теория эволюции, понимаемая в узком смысле, рассматривает нас как простые «машины» для репликации наших генов или мемов и отказывается отвечать на вопрос о том, почему эволюция стремится создавать все большую адаптивную сложность, или на вопрос о роли, которую такая сложность играет в более общем порядке вещей».

Фримен Дайсон дал несколько советов редукционистам, которым трудно смириться с новым космическим нарративом, представляемым в этой книге: «Если наш анализ отдаленного будущего заставляет нас задавать вопросы, связанные с высшим смыслом и предназначением жизни, тогда давайте рассматривать эти вопросы смело и без стеснения»9.

Вселенная: незавершенное произведение

Когда люди думают, что имманентная цель или прогресс в природе – это религиозная идея, дело тут в том, что у них нет ясного механистического видения эволюционного процесса. Они не понимают, что дарвиновская телеология не парадокс, а преодоление парадокса. Неизбежный прогресс возможен без какой-либо сверхъестественной или сознательной космической силы, направляющей эволюционный процесс. Как вскоре будет объяснено подробнее, надежность и вычислительная способность самокорректирующейся системы нарастают потому, что она постоянно решает проблемы выживания и сохраняет решения в памяти. Эти решения являются структурными (морфологическими), функциональными (физиологическими) и вычислительными (поведенческими). Если провести грубую аналогию, мы можем представить себе адаптивную сложность как программу искусственного интеллекта, играющую в шахматы, которая снова и снова терпит поражение, но, извлекая уроки из каждой неудачи, вскоре становится непобедимой. Как бы просто это ни звучало, большинство физиков или биологов просто не рассматривали это всерьез, в основном по идеологическим причинам.

Сет Ллойд, который, как и Дойч, является пионером в области квантовых вычислений, явно не считает организованную сложность чем-то мимолетным и не стесняется об этом говорить. Все потому, что его космическая модель признает причинную силу информации и вычислительную природу нашей Вселенной:

Куда ни глянь, всюду неимоверное разнообразие и сложность. Почему? Как Вселенная стала такой? Из астрономических наблюдений мы знаем, что начальное состояние Вселенной четырнадцать миллиардов лет назад было крайне равномерным, однообразным и простым. Так же просты и законы физики: все известные нам физические законы могли бы уместиться на одной футболке. Простые законы, простое начальное состояние. Так откуда же взялась вся эта сложность? Законы физики умалчивают об этом. И напротив, вычислительная теория Вселенной предлагает простое и непосредственное объяснение того, как и почему Вселенная стала сложной. История Вселенной с точки зрения революций в области обработки информации, каждая из которых естественным образом вытекает из предыдущей, уже намекает на то, почему вычислительная