на более значительный прогрессивный нарратив. По этой причине атеисты и скептики часто отвергают незнакомые механизмы, ассоциируемые с эмерджентностью, и тем самым становятся отрицателями науки, мало отличающимися от идеологов религии, которых они так презирают.

Аргументы против эволюционного прогресса

Одним из самых известных критиков идеи о том, что эволюция создает лестницу прогресса, был авторитетный биолог-эволюционист двадцатого века и популярный автор Стивен Джей Гулд, утверждавший, что естественный отбор сам по себе не усложняет организмы, а просто делает жизнь в целом более разнообразной, слепо посылая биологические структуры бесчисленными эволюционными путями во все стороны – по-видимому, произвольно и без направленности к какой-либо «высшей цели». Гулд уподоблял беспорядочное исследование жизни этими путями «случайному блужданию» пьяного матроса, который, шатаясь туда-сюда, иногда отклоняется в сторону большей сложности, а иногда – прочь от нее. По словам Гулда, одноклеточные организмы, такие как бактерии, лучше всего адаптированы, поскольку потребляют наименьшее количество энергии и, следовательно, у них самые низкие вычислительные затраты, а все остальные формы жизни являются лишь отклонениями от этого среднего значения. В подтверждение этой гипотезы он привел тот довод, что большинство организмов на планете – бактерии, и в случае глобальной катастрофы мы были бы стерты с лица земли, в то время как они, вероятно, уцелели бы.

Хотя Гулд превосходно выразил, как эволюционный процесс порождает удивительное разнообразие видов, сильно отличающихся по форме и функциям, он не преминул подчеркнуть, что любая видимость имманентного стремления к увеличению сложности является всего лишь «статистической иллюзией». Докинз деконструировал этот аргумент в (преимущественно лестной) рецензии на книгу Гулда 13, весьма убедительно защитив реальность эволюционного прогресса при помощи двух основных аргументов, которые мы попытаемся формализовать в этой и следующей главах. В сущности, эволюция в сторону большей сложности стимулируется накоплением адаптивных решений в биологической памяти (гены, мозг, культура и т. д.), а также неизбежными крупными эволюционными переходами, такими как переход от одноклеточной жизни к многоклеточным организмам и скачок от многоклеточных организмов к обществам, или социальным организмам.

Также Гулд решительно утверждал, что интеллект человеческого уровня – интеллект, способный изобретать технологии и в конечном итоге управлять собственной эволюцией, – был просто результатом случайности и поэтому вряд ли возник бы опять, если бы мы могли перемотать ленту времени и запустить эволюцию заново. Если Жак Моно – французский биолог двадцатого века, упомянутый в первой главе, – не верил, что Вселенная изобилует жизнью, то Гулд не верил, что биосфера изобилует разумом. Сказать, что он ненавидел идею о прогрессивности эволюции, было бы преуменьшением: «Прогресс – это вредная, укоренившаяся в культуре, непроверяемая, нерабочая, неразрешимая идея, которую необходимо заменить, если мы хотим понять закономерности исторического развития»14.

В замечательной книге научного журналиста Роджера Левина «Сложность: жизнь на грани хаоса» Гулд признавал, что его недовольство идеей лестницы прогресса проистекало из страха, что эта философия будет использована в страшных целях. Нетрудно понять беспокойство Гулда, родившегося в 1941 году, во время Второй мировой войны. В самом деле, Адольф Гитлер оправдывал свою евгеническую программу геноцида моральной философией, основанной на искаженной версии социального дарвинизма и ошибочном понимании концепции выживания наиболее приспособленных.

В гитлеровской интерпретации понятия лестницы прогресса – очевидном искажении эволюционной теории – некоторые расы превосходили другие, хотя Дарвин всячески старался донести до общественности, что наиболее приспособленные в этом контексте – не самые сильные и даже не самые умные, а лучше всего умеющие адаптироваться к переменам.

Герберт Спенсер – современник Дарвина и автор доктрины социального дарвинизма – был даже более знаменит и уважаем, чем Дарвин на пике своего успеха, хотя вышел из моды среди философов еще до того, как Гитлер неуместно заимствовал его идеи. Его вера в то, что общество эволюционирует в сторону большей сложности, считалась телеологической и потому мистической, хотя модель Спенсера была чисто механистической, ведь он не был верующим человеком.

После Второй мировой войны ученые в основном сходились во мнении, что эволюционное мышление должно ограничиваться биологией. Но, как неоднократно заявлял Деннет, дарвиновская логика подобна «универсальной кислоте» в том смысле, что ее невозможно сдержать: она неизбежно распространяется, образуя и трансформируя все новые и новые области.

Можно сказать, что Спенсер первым сформулировал теорию универсального дарвинизма, а в свете новых наук о сложных адаптивных системах и неравновесной термодинамики его идеи были скорее правильными, чем ошибочными. Конечно, они требуют некоторой корректировки. Новая версия великой теории Дарвина и Спенсера, включающая как конкурентную, так и кооперативную эволюцию (филогенетическое и онтогенетическое обучение), говорит нам, что по фундаментальным причинам сила в разнообразии. По первому впечатлению это звучит совсем иначе, чем понятие выживания наиболее приспособленных, но скоро мы увидим, что эти утверждения в действительности являются двумя сторонами одной медали.

Аргументы в пользу эволюционного прогресса

Многое из того, к чему клонил Гулд, верно, но это довольно очевидно. Как известно любому, кто изучал теорию эволюции, естественный отбор не всегда делает эволюционирующий вид более сложным. Если генетическая мутация создает адаптацию, которая упрощает строение существа, и это упрощенное строение повышает его приспособленность, то эта более простая форма и будет в итоге отобрана природой. Критики идеи прогрессивной эволюции, с подозрением относящиеся к ее телеологическому подтексту, часто приводят в пример акул и крокодилов, которые за многие миллионы лет существования не претерпели существенных изменений. Известно, что рыбы, мигрировавшие в пещеры, за долгие годы эволюции утратили зрение, таким образом став проще. Этот факт ясно иллюстрирует, что не все организмы и даже не большинство из них усложняются в процессе эволюции. Казалось бы, они просто становятся лучше адаптированными к той экологической нише, в которой им довелось обитать. Некоторые ниши представляют собой большое разнообразие вызовов, к которым необходимо адаптироваться, тогда как другие практически не таят в себе проблем. В результате некоторые организмы вообще почти не эволюционируют.

Как отметил американский журналист и писатель Роберт Райт – известный критик позиции Гулда, – никто в здравом уме не утверждал, что каждый вид обязательно становится более сложным и разумным. Космические телеологи, будь то религиозные или светские, не считают, что тараканы эволюционируют, становясь более разумными или человекоподобными. Это классическая подмена тезиса. Однако людям, даже ученым, трудно оставаться объективными, когда им кажется, что на карту поставлена судьба человечества. Ирония в том, что нападки Гулда на телеологию были вдохновлены его собственной телеологией – экзистенциальной целью, побуждавшей его бороться с парадигмой, которая, по его мнению, могла угрожать прогрессу.

Резюмируя, можно сказать, что Гулд, как и Моно, был одновременно прав и неправ. Он был прав насчет многих биологических деталей, но ошибался в интерпретации более общей