была очень честолюбива, а теперь она попала через мужа в круг титулованных благотворительниц, устроила салон, давала вечера со знаменитостями.

* * *

Стронич отказался от угощения и все время сидел неподвижно, слушая, как супруга его перемывала косточки знакомым, и уставясь глазами в стену.

В столовой старинные часы глухо и протяжно пробили пять, и этот звон словно задел какую-то пружину в полковнике: он поднялся и произнес отчетливо:

– Если вы, Клавдия, не нуждаетесь в моем присутствии, я потороплюсь в конюшню, так как граф Топчинский приедет смотреть буланых.

– Ну конечно, конечно, поезжайте, да и Варваре пора, она вон гулять собиралась, – поднимаясь, небрежно сказала Клавдия Андреевна.

– Я так просто хотела на воздух до обеда, – лениво сказала Варя.

– Да вот пусть тебя Игнатий Васильевич покатает.

Полковник вытянулся, щелкнул шпорами и наклонил голову.

* * *

Великолепный рысак Стронича, ровно покачиваясь, летел по набережной.

Было почти темно, фонари уже горели, смешивая свой свет с светом мутного дня.

Над Биржей небо было красное, и весь тот берег Невы виден был в силуэтах. Варя закрывалась муфтой от комков снега, летящего из-под копыт лошади.

Стронич и Варя молчали. Она не удивлялась этому молчанию, она привыкла, что ее родственник говорит только «необходимые слова», и ей это в нем даже нравилось.

Она даже вздрогнула, когда он вдруг неожиданно прервал молчание:

– Гнусно-с в такую погоду умирать.

Варя взглянула на него из-за муфты и, слегка усмехнувшись, сказала:

– А не все ли равно, в какую погоду умирать?

– Вчера хоронили одного сослуживца. Гроб в воду-с поставили. Подпочвенная вода на аршин, и еще дождь-с и талый снег.

– Не все ли равно? Вот с кораблей трупы в море бросают.

– Гм, вы совершенно правы.

Опять наступило молчание, и опять полковник прервал его.

– Изволили вы видеть, Варвара Анисимовна, во Флоренции похороны «братьев милосердия»?

– Я не была во Флоренции.

– Бегут люди с факелами, лица закрыты, только отверстия для глаз, гроб открытый… И скоро, скоро так идут, почти бегут… У нас похороны не обставляются как следует – благодушно очень.

– А зачем печальное делать еще печальней?

– Печальное? Смерть-с не печальна, а ужасна!

– Так зачем делать ее еще ужаснее?

– Гм… Конечно, вы правы. Но нельзя не сказать, что одно ужасное и шевелит-с современного человека, а то жизнь катится, как тихая река, – извините-с за банальное сравнение.

Варя опять с удивлением взглянула на своего спутника.

Он сидел неподвижно, прямо устремив глаза в спину кучера, и казалось, что это не он говорит, а в его механизме спустили какой-то валик фонографа.

Варя даже усмехнулась.

«Полковник считает долгом занимать барышню, удачная тема», – подумала она.

– С вашего позволения, вы, Варвара Анисимовна, счастья в жизни не видите. У вас кругом темно-с! Вы себя в темноте лучше чувствуете. Вы любить окружающее не любите.

Варя изумленно обернулась к нему.

– Почему вы это думаете? – спросила она быстро.

– Это предположение только, одно предположение, многоуважаемая Варвара Анисимовна. Если вы будете-с отрицать, что вам жизнь не бремя – я извинюсь.

– Я не отрицаю, что меня жизнь не радует, что у меня неподвижный и тяжелый характер, – сказала Варя, продолжая с удивлением смотреть на него.

– Осмелюсь подать вам совет, с вашего разрешения, конечно-с: надо уже идти до точки в ту или другую сторону. Получается равновесие-с.

– Я вас не понимаю.

– Мы-с подъезжаем. Если позволите мне продолжить в другой раз этот разговор-с, то буду весьма польщен вашим доверием. Льщу себя надеждой, что могу, может быть, служить вам добрым советом-с.

Говоря эти слова, полковник ловко выскочил из остановившихся санок и помог Варе выйти у ворот.

* * *

Конюшня полковника помещалась на одной из улиц, прилегающих к беговому ипподрому, и содержалась образцово, даже роскошно.

Стронич ввел Варю в длинный флигель, ярко освещенный висящими с потолка лампами.

По обе стороны были устроены широкие стойла, выкрашенные белой краской.

Стойла блестели, блестели крупы лошадей, казалось, блестела солома на асфальтовом полу.

Конюшня заканчивалась как бы небольшим салоном с низкими диванами, обитыми красным трипом.

Конюхи в одинаковых куртках солдатского сукна с зелеными воротниками вскочили и вытянулись.

– Его сиятельство уже здесь, в конюшне, – доложил один из них.

– Вы меня извините, Варвара Анисимовна, – щелкнул шпорами полковник. – Будьте добры присесть на диван, сейчас буду к вашим услугам. Дела-с! Позовите сюда наездника Моисеенко, – сказал полковник конюху.

Варя села на красный диванчик и стала машинально смотреть в большое зеркало, отражавшее перспективу конюшни, с блестящими крупами лошадей в белых стойлах и электрическими лампочками, висящими с потолка.

Она видела группу людей: полковника, господина с седыми усами, в пальто с бобровым воротником, другого господина в цилиндре и старика в путейской форме.

Эта группа приближалась и остановилась у стойла буланых коней.

До Вари доносились голоса.

Они говорили громко и оживленно, но Варе казалось, что голоса эти доносятся из зеркала.

«Отражение! И все для меня отражения, а не жизнь, – думала она. – Синематограф, вот вижу все это в зеркале, а вправду никого нет: ни инженера, ни князя, ни лошадей… Вон идет к ним еще человек, очевидно наездник Моисеенко, за которым посылали… и его нет…»

Вдруг Варя вскочила, глаза ее широко открылись, и она уставилась в зеркало, смотря на фигуру человека, одетого в шведскую куртку и высокие сапоги, медленно, ленивой легкой походкой подходившего к ожидающей его группе.

Подойдя, он снял фуражку и снова надел ее.

Варя как-то метнулась в сторону, словно желая уйти из плоскости зеркала.

Она осмотрелась и увидала в углу красную триповую портьеру, подошла и откинула ее.

За портьерой оказался вход в сарай. Сарай был заставлен экипажами и слабо освещен одной лампочкой. В полусвете перед Варей виднелись кузовы экипажей, закрытые чехлами, торчали оглобли, по стенам, словно трофеи, висели оголовки и паутина сбруй.

Варя остановилась, ища выхода, лицо ее пылало, сердце колотилось, и злая гримаса кривила ее полные губы.

Она, постояв, подошла к широким дверям сарая и толкнула их. Дверь подалась и, тихо заскрипев, отворилась. Варя вышла во двор и поспешно по талому снегу пошла к воротам.

* * *

Она шла быстро, кутая лицо в меховое боа.

Ветер дул ей навстречу, и она низко нагнула голову. На панели стояла вода от талого снега.

Варя шла быстро вдоль забора бегового ипподрома.

Кругом было пустынно. Кирпичные здания военных складов кое-где у фонарей краснели пятнами, и резко выступали на них белые линии карнизов. Слева, с невидимой в темноте неба башни Царскосельского вокзала, смотрели, словно глаза совы, освещенные циферблаты часов.