Хуан взглянул на небо. Солнце сквозь облака палило не так сильно. Он определил, что время движется к полудню. Голод все сильнее давал о себе знать — кружилась голова, к тому же нестерпимо хотелось пить. Хуан вспомнил о камнях. К его великой радости, они были с ним, мешочек приятно давил грудь. Странно, но он не помнил, когда спрятал его за пазухой.

«Главное — выбраться отсюда, — он вспомнил каменный мешок, дно которого было сплошь усеяно черепами, и содрогнулся: — Всевышний не для того дал мне шанс вырваться оттуда, чтобы я погиб здесь. Значит, он поможет мне вырваться. Наверняка появится подходящий момент, чтобы дать деру. Я спасусь!» — подумал он. И будущее показалось ему не таким уж страшным.

Тем временем несколько индейцев направились к пленнику. Хотя они были без оружия, того прошиб холодный пот. Они подошли и легко подняли его. Мулат испугался и опомниться не успел, как оказался в темном помещении. Его бросили на земляной пол и заперли.

Надо сказать, что почти весь день индейцы проводят вне дома; хижины служат лишь убежищами на ночь и чтобы укрыться в ненастье. И поэтому в хижене, кроме высоких бамбуковых скамей, расположенных вдоль стен, не было ничего. К балке, поддерживающей гребень хижины, были прикреплены тонкие лианы. Мулат догадался, что на них подвешивают все съестное, чтобы уберечь от мышей. При мысли, что в узелках, свисающих с потолка, может быть пища, потекли слюни. В них запросто могли оказаться мясо. Он подумал, что если в узелках действительно была пища, то его мучители придумали совсем неплохо: оставить беспомощного голодного пленника в двух шагах от еды — очень суровое наказание, но, по-видимому, отнюдь не последнее в арсенале индейцев.

«Не было бы хуже, ведь я и сам могу оказаться пищей, так как многие племена любят полакомиться человечиной», — подумал он и зашептал молитву. Ему стало страшно. К вечеру, когда стало темнеть, в уголках хижины стали сгущаться тени. Узкие щели, которые с трудом можно было назвать окнами, пропускали все меньше света. Когда в хижине совсем стемнело, тихо скрипнула дверь, и появились четверо индейцев. Двое из них были вооружены копьями, один нес зажженный факел. Они поставили перед Хуаном пищу и воду.

— Развяжи руки, — обратился он к индейцам. Но те его не поняли. Потом все-таки развязали его, и Хуан с жадностью набросился на местные «деликатесы» — каких-то насекомых. Конечно, пища была не ахти какая, но ее оказалось вполне достаточно, чтобы не умереть от голода или жажды.

Индейцы ушли, но при этом совершили ошибку: они не связали ему руки.

— Сволочи! — громко выругался Хуан и первым делом освободил ноги от тонких лиан. Медленно поднявшись на ноги, он подошел к тому месту, где по его расчетам находилась дверь, однако мулат мог и ошибиться, ибо царила кромешная тьма.

Хуан долго не мог найти дверь, натыкаясь на стены из толстых бамбуковых стволов. Они оказались так плотно связаны, что между ними нельзя было просунуть иголку.

«Вот, если бы был нож, — подумал Хуан, — я бы разрезал лианы, связывающие бамбук». Наконец он наткнулся на дверь, но она оказалась запертой. Оставались окна. Их он нашел быстро, но они были настолько узкие, что нечего было и думать воспользоваться ими. Хуан просунул руку в одно из них и ощутил упругость ветра. За стеной была глухая ночь, а на небе ни одной звезды.

«Идеальное время для побега. Если мне удастся выбраться наружу, то и десяток стражников не заметят меня. Только надо выбраться», — подумал он. Мулат снова стал ощупывать стены. Вдруг несколько бамбуковых стволов шевельнулись под рукой. Он нажал сильнее, и вроде бы они разошлись.

«Они не туго связаны», — обрадовался мулат. Он начал расшатывать их. Наконец, ему удалось оторвать один стебель бамбук, затем другой… и вот он уже просунул голову в отверстие в стене. Снаружи не было ни огонька, ни звука. Надо продолжать работу, чтобы, когда первые лучи солнца коснутся земли, он был далеко отсюда.

Хуан вдруг испугался так, что сердце екнуло: вдруг там, за стенами хижины, его ждут дикари, и копья вонзятся в него прежде, чем он ступит на землю. Они… они только его и ждут: ему почудилось, что там, в кромешной тьме, действительно кто-то есть. Он прислушался и укорил себя за трусость.

— Никого нет, — произнес он и успокоился, а затем рьяно принялся расшатывать бамбук, и вскоре получилось достаточно большое отверстие. Вдруг лиана, которую он потянул изо всех сил, лопнула, издав при этом громкий звук. Хуану показалось, что этот звук слышен на милю вокруг, и сердце его упало. Он подумал, что стражники наверняка его слышали и теперь поджидают возле дыры. Но ни звука больше, словно все вымерло. И тогда он решился, только собрался нырнуть во враждебную мглу, как услышал едва слышное сдавленное рычание. Из темноты на него глядели два круглых, горящих ненавистью, глаза.

Утро выдалось отменное. Несколько дней перед этим было прохладно, шел дождь и, потому у Купера, истосковавшегося по хорошей погоде, было хорошее настроение. И это несмотря на то, что предстояла приличная нервотрепка. Он проснулся раньше обычного и долго лежал в постели, размышляя о предстоящем дне. В самом деле, в этой истории с мальчиком вопросы росли, как снежный ком. Купер не сомневался, что Лопес окажется крепким орешком, и если он преступник, то для него на карту поставлено многое. У Лопеса должны быть мотивы для убийства, и достаточно основательные. Немотивированные убийства совершают лишь свихнувшиеся маньяки. Здесь же все было продумано до мелочей, и это очевидно.

Он вспомнил серию загадочных убийств в Сантьяго. Там трупы подростков были так изуродованы, что многое видавших полицейских выворачивало наружу. И когда Кортес попался, он оказался некрофилом. Здесь же совершенно другая картина: во-первых, пока это одиночное убийство, во-вторых, крайне редко детей отравляют ядом.

Прошло немного времени, и Купер убедился, что этот Лопес, действительно, фрукт. Он сидел изрядно помятый, обросший черной щетиной и, казалось, не обращал на инспектора ни малейшего внимания. Купер даже подумал, что мысли этого подонка витают где-то около заплеванной забегаловки. «Тем лучше», — решил Гарри и начал допрос:

— Николас Лопес. Родился в Лиме в 1951 году. Мать — Лолита Торес. Отец неизвестен, — Купер быстро взглянул на Николаса. Тот не шелохнулся. — Живет… — Гарри назвал адрес. — Это так? — он предложил Лопесу сигарету.

Николас жадно схватил ее, и Купер протянул ему зажигалку. Тот закурил, с наслаждением сделал затяжку и, наконец, произнес:

— Верно. Все так.

— Скажи, Лопес, вот тут написано, что ты не работаешь, это так?

— Да.

— Так на что ты живешь? Ты получил богатое наследство или тебя содержит богатая сеньора? — чуть улыбнулся Купер.

Лопес молчал.

— Ну, что ж, не хочешь отвечать — не надо, — Гарри пожал плечами. — Но скажи: у тебя ведь есть мать? Не так ли?

— Да.

— И она служит у сеньора Переса? Там же живет?