— Подкрепитесь же, Этьен, последуют танцы, а вы так потратились сегодня. Это, наконец, неприлично.

— Да, неприлично, — прошептал молодой человек, надолго устанавливая задумчивый взгляд перед собой.

— Ах, забудьте, — настаивала баронесса Лефаж, видно, имея в виду нечаянный демарш в церкви, — я удивлена, как выдержали иные. Чрезмерность благовоний иногда несносна.

— Мне очень понятно настроение шевалье, — поправляла непослушный завиток над ухом ее подруга, — исключительный день. Победа физического масштаба в скачках, и затем столь необычный духовный разряд. Впечатлительному человеку не просто. Я не удивлюсь, если это не конец приключениям. Ей богу, Этьен, отведайте форель — вы единственно пьете.

Взгляд молодого человека обострился, губы практически только артикулировали:

— Да, продолжение еще последует — не надейтесь…

Никто не заметил, как за столом очутился аббат, когда Рокморель запоздало поднял в его честь тост, священника уже плотно оккупировала молодая красивая дама и, кажется, вела себя с ним развязно. Но и действительно, д’Антраге сменил облачение — какова игра, он был один сух — и расположился в повседневной сутане, украшала по-прежнему небольшая панагия на простенькой цепочке. Собственно, он был довольно молод, кучеряв, недурен собой и очень представим цивильным комильфо.

— Вы были бесподобны, святой отец, — внимательно глядела в лицо служителя виконтесса Дюман, — я наблюдала вдохновение.

— У священников вдохновение не всегда имеет знакомый смысл.

Дама покрутила ножку стоящего бокала.

— Тем временем оно сопутствовало тому, что все находились в страшном смятении эмоций… Это иезуитское видение, оно так напугало… впрочем, нет, не напугало — схватило, заворожило. Мы выскочили в дождь. Взгляните, я влажная по сию пору. Собственно, троньте.

Аббат оглядел сидящих, они были напряжены, повернулся к собеседнице:

— Однако отчего не обратиться к графине, она, предположительно, знает ключ к шифру происшествия.

— Обращались, она ошеломлена покрепче остальных. Я ей верю.

Сановник узко улыбнулся:

— Мы верим порой, не умея найти собственные варианты.

Дюман пошевелила губами, грудь поднялась.

— Это странно слышать. И обворожительно.

Аббат наклонился.

— Хотите услышать признание? Я не совсем тот за кого себя выдаю.

— Ах, какой вечер — не совсем аббат, или совсем не д’Антраге?

— А вы напрягитесь и подумайте. Впрочем, расслабьтесь.

— Последнее совершу с большим вдохновением.

Священник затуманил глаз, возможно, намереваясь дать ход новому рассуждению, но не успел.

— Постойте, постойте! — Это спохватился на другом краю стола граф Рокморель. — А где волшебница, крошка Женевьев? Мы обязаны поднять бокалы за дарование. Кармелита!

Камеристка, наторено стоящая в сумраке, молчаливо прыснула к двери.

Тем временем прево имел озабоченный вид и наклонился к уху интенданта:

— Вот что, мой милый Люс, я бы решился увидеть… — он чуть сконфузился, — услышать эту чертовщину сызнова. Собственно, у меня есть друзья, которые любят тождественные… м-м… забавы.

Через несколько минут камеристка вернулась, за руку она вела Женевьев. Девочка шагала с достоинством, безбоязненно оглядывая сидящих. Граф выпорхнул из-за стола, точно навстречу королеве.

— Дитя, мы умеем ценить талант. Это конечно перст господа и мы честью считаем прикасаться определенным образом к его мете. Ты не голодна?

— Благодарю, господин. Матушка Соланж меня покормила.

— Вот и прекрасно. Сыграй нам, милая.

Граф повернулся.

— Господа, давайте выпьем за искусство! Я верю в миссию культуры.

Женевьев привычно устраивалась за инструмент, что стоял у стены. Положила пальцы на клавиши, повернула голову к столу, глаза имели внимательный, даже настойчивый взгляд. Возникла тишина. Отвернулась, взмахнула.

Звуки, которые понеслись в разные стороны ни на что похожи не были (их узнал бы современный житель Вселенной, именно любитель рок-н-ролла, особенно поклонник Джерри Ли Льюиса), какофония настырно колотила в уши. Несколько минут ноты рвали пространство, публика заворожёно оцепенела. Далее с присутствующими начало нечто происходить.

Особенно впечатлена оказалась графиня Франсуаза, только этим можно объяснить, что она вскочила с места, причем платье осталось там где было, таким образом графиня очутилась всецело голой. Она продолжила выход, именно подпрыгнула. И так удачно и спортивно, что тут же оказалась на столе.

— Вуаля, — изящно крутанула она руку, как делают обычно, сопровождая произнесенное слово, вдобавок элегантно перекрестила одной ногой другую.

Граф повел себя придирчиво, он наклонился к тому месту, где недавно располагалась графиня. Было очевидно, что он отыскивал пружину, либо иное приспособление, благодаря которому так чудесно взлетела супруга.

— О-ля-ля, — сделал заключение мосье, по всей видимости, найдя себя удовлетворенным проведенным изысканием.

Тем временем Женевьев колотила клавиши совсем уже неистово. И это имело эффективность: виконтесса Дюман огласила свою позицию:

— Шарман. Графиня безусловно права, здесь отчаянно жарко.

Следуя позиции, она преспокойно и натурально пустилась снимать с себя платье. Управилась весьма ловко, аккуратно повесила облачение на спинку стула и в сильно непосредственном виде села обратно обмахиваться веером в отличной близости с аббатом. Баронесса Лефаж поступила противоположно, она свое платье содрала и, скомкав, кинула в сторону. В свою очередь интендант закурил трубку, вследствие чего симпатично обволокся сизой вуалью дыма.

— Прекрасный табак, — снисходительно подпек прево.

На другом конце стола — как вы понимаете, все дамы пустились в разоблачение — нагая и толстая баронесса дю Плезир, не умея прыгать тождественно графине, угрюмо, нерасторопно и в раскорячку тоже полезла на стол, а де Люс благородно и учтиво подталкивал ее массивное и жидкое филе, при этом делая комплименты:

— Каналья. Нет, определенно каналья.

— А что вы требуете, — возмутился граф, — если политика Людовика исчерпала себя окончательно. Мы еще пожмем результаты недальновидности, нам еще продемонстрируют.

На детский манер, размахнув руки и качая из стороны в сторону головой, в два прискока на одной и меняя ноги удало скакала по зале баронесса Лефаж:

— Мы поедем к королю, ай лю-лю, ай лю-лю, всем подарим по нулю, ай лю-лю, ай лю-лю. Ах, какой прекрасный ноль, сдобный ноль, злобный ноль — вот дурак король.

Барон Лефаж, крупный, породистый мужчина в свою очередь прохаживался по зале, обняв за плечо, разумеется, голую девушку, что плаксиво терла батистовым платком носик, и, сокровенно наклонившись, внушал: