В седьмом часу ветер затеял сумасбродствовать, драть пространства, Мари не умея совладать со шляпой, скомкала ее и сунула в сумку, волосы вставали дыбом, что докучало ей и веселило остальных — словом, вернулись в отель. И верно, небеса засочились косым дождичком, гораздый воздух, насыщенный корпускулами тусклого, интимного света, елозил по лицам и, вообще говоря, было честь по чести.

Весь состав собрался только на вечернее гуляние, пасео. Присоединились англичане, сложился десяток. Тащилин был оживлен и, чтоб избежать вопросов о здоровье, атаковал: «Как пошатались?» Люси поначалу держалась рассеянной, молчаливой и хорошенькой, однако через час сохранила лишь последнее. Неумолчная музыка — там и сям демонстрировали искусство группки музыкантов — сливалась в не докучающий трезвон. Горели края облаков, дышалось весьма, флюиды фиксировались практически визуально.

Ночь одолела внезапно, интенсивные огни освещали гладкие и ставшие близкими лица, в глазах горели потенциалы. Плотно и разговорчиво обедали. Понятным образом англичане увлеклись русскими, и опытный Тащилин отдал на откуп Соловьева, тем более что по телевизору в заведении показывали чеченскую заварушку. Муж леди, опять же Джексон, ни к селу, ни к городу козырял Хаджи-Муратом, чем существенно понизил Андрея, ибо тот и в Толстом силен не оказался и в национальных отношениях. Выручили вызывающе синеволосые девицы безоговорочного толка перед барной стойкой, к ним грубо приставал пьяный кутила, размахивая купюрами. Девицы сперва щетинились, несомненно, набивая цену, затем принялись смело хихикать и, недолго размыслив, порочно с точки зрения механистичности события покинули засаду, увлекая бонвивана. Их места мгновенно заняли деятельницы того же формата.

Не удержался Жиро, которого с некоторых пор одолевала философия:

— «Хлеба и зрелищ» во всей красе.

Джексон мужского пола, не избегая национальной чопорности, нашел, что деньги оценивают человеческое достоинство двояко: и того, кому платят, и того, кто платит. Антуан незамедлительно развил идею:

— Основной изъян человека тот, что он не умеет оценивать, отсюда склонен считать себя ничтожеством — вот отчего выиграло протестантство, оно первым стало делать из ничтожества нечто — значит, должен иметь бога. Знания, умножившие скорбь, сделали бессмысленным все. И богом стали деньги.

Пролетарски поступил обрадовавшийся с разных сторон теме Соловьев:

— Та что слева, была мила.

Мари тоже проявила благосклонность:

— Всяк промысел — божий.

Жиро оставил последнее слово за собой:

— Проституция, по большому счету — реализация.

Николь манекенно улыбалась, Леже обволокся дымом и пил.

Потащились на площадь — гремели петарды, небо вспыхивало красочными огнями, в интервалах фейерверка грозно и величественно тлели тронутые Луной контуры громадных облаков. Повсеместно и кустарно танцевали большие группы веселых людей, звуки являли рваный и слоистый массив, употребляемый очень даже славно. «Кабальеро, кабальеро!» — по-детски заскакала Николь, тыча пальцем. Действительно, вдалеке на андалузских красавцах гарцевали пара всадников в старинных одеждах. Впрочем, маскарадно одетых людей было без того порядочно. Вокруг сверкали брызги, в ходу были водяные пистолеты, обливаться — традиция. Мари заранее учила, что предпочтительно ходить в баскском — белое с красным — иностранцев обольют в первую очередь, и иметь побольше смен: обливают и пивом, и бог знает чем, одежда на выброс. Не ошиблась — досталось.

Раскололись. Тащилин, Люси и чета Леже исчезли с поля зрения первые, параллельно Эстер Джексон, напирая движениями, имитирующими танец, и грудью, пошла оттирать от оставшихся Соловьева — скрылись в водовороте. Предводительствующая Мари — между прочим, была оснащена черными очками и ничуть не безграмотно: пространство опалялось весьма интенсивно — держала потерянного душевно Жиро за кисть, демонстрируя тем самым, что он пригодится, оставшиеся англичане смиренно и цепко держались подле. Судьба периодически сводила отщепенцев вместе, чтоб через некоторое время вновь разрознить. Джексон Эстер домогалась тщательно, Андрей ловчил и наконец не сдюжил, поинтересовался утвердительно и хмуро:

— Мужчин любите.

— Да, — жеманно атаковала та.

— Какая досада, я женщин…

Заметим, что это была предвариловка, официальная фиеста начиналась завтра.

Поутру вновь состав был выставлен не весь, притом что как раз совершалось первое энсьерро, прогон быков через город в загоны арены, где вечером будет проходить коррида. Мари, конечно, и русские присутствовали, супруги Леже также. Жиро хандрил в номере, англичане почивали принципиально, готовя себя к вечеру.

Был зафрахтован балкон второго этажа — особый шик — длинный, вместительный. Заполнен плотно. Благодаря Мари протолкались к самым перилам. Тащилин вел себя нервозно, суетился, растирал в кулаке один из цветков, сидящих в лотках, прикрепленных к внешним сторонам ограждения, но Соловьев выглядел снулым. Николь хихикала и шутила в том роде, что балкон непременно рухнет или кто-нибудь свалится прямо на рога чудовищ.

Вот хлопнула недалеко ракета, «чупиназо», толпа взвыла, смельчаки в прогонах пружинисто задвигались. Дальше крики, бело-красно, несущаяся толпа, канонада копыт быстро приближалась. От стен домов отделялись отважные, азартно суетились, точно ожидая палочку эстафеты. Показался с десяток разъяренных животных, впереди бежали ловкачи. Кто-то, запыхавшись, сгибал к стенам и ловко хлопал свернутой газетой, сбивая ярость животных, некоторые форсили гибкостью, притормаживая и поджидая взбешенных крикливой толпой зверей, скривленные хвосты которых с ветвистыми концами сверху выглядели особенно устрашающе.

Мари кричала, потеряв облик, Тащилин, предельно расширив глаза и стиснув зубы, сильно перегнулся через перила.

— Бесподобно! Божественно! — весело выкрикивала Николь.

Все это длилось секунды, сзади неслась за растянутой метров на пятьдесят бычьей кавалькадой орущая орава и быстро поглотила событие. Компания отчего-то сразу затолпилась у выхода с балкона, хотя смотреть было больше нечего.

— Непременно нужно выпить крепкого, — выбравшись на улицу, отрезала Мари.

Во время корриды, вечером Тащилин опять вел себя своеобразно: кусал кончик ворота рубахи, постоянно причесывался гребешком, вглядывался в небо и умолял:

— Только бы не разразился дождь.

Мари скомкано — она была столь увлечена, что забывала договорить фразы — повествовала тонкости, однако уяснить детали не хватало настроения, к тому же мешал комковатый ор. На дилетантскую душу все выглядело примитивным убийством. Особенно жалким и недоуменным выглядел третий бык, после второго укола, который в терции смерти произвел грациозный но, надо понимать, непопулярный матадор-неофит — публика поддерживала быка, рвано крича «Торо» — жертва упала на колени и несимпатично и лениво уткнулась мордой в песок. Размахивание мулетой и прочие выкрутасы соперника эффекта не давали, ощетиненное бандерильями животное вяло уткнулось перед собой и застыло будто манекен, только бока ходили вздохами, создавая признаки жизни. Затем шатко поднялось, сознавая, конечно, что миссия ублажать публику не доведена до конца, и потащилось прочь от недруга. Арена возмущенно вопила, бык исполнительно остановился, свернул голову и стоял некоторое время неподвижно. Решение созрело, парень развернулся и помчался на маэстро в треуголке. Третий укол, надо сказать, выглядел грациозно, но и на этот раз шпага проскочила сердце. Это возмутило рогатое существо, оно разозлилось уже нешуточно и принялось носиться за нерасторопным убийцей. Дело с точки зрения тореро, похоже, выглядело плохо, он совершенно неподобающе махал мулетой и, потеряв остатки грации, увертывался. Дело дошло до того, что выскочили пикадоры, пытаясь отвлечь обиженное существо — бычара высказывал ноль внимания, фунт презрения. Публика освистывала манеры киллеров неистово. Взять себя в руки главенствующему наемнику все таки хватило то ли смелости, то ли наоборот, в очередном набеге он вонзил орудие и на этот раз угодил ровно в цель. Бык теперь благодарно остановился, недолго поразмышлял и свалился боком, некрасиво взбрыкнув ногами. Молодой человек делал положенные движения победителя, но гримаса была деревянной. Народ удрученно выл.