— Нет ничего неправильного в том, что женщина желает быть практичной, Байрон. Мужчины постоянно заводят любовниц и уходят прочь. Они поступают так на протяжении веков. Я отличаюсь практичностью, а не эмоциональностью. У меня есть семья, которая зависит от меня, и занимающая все мое время карьера. Разве ты не видишь, я говорю разумные вещи? Ты не влюблен в меня, — она рискнула бросить ему вызов, чтобы он солгал ей, сказав, что любит.

Он отошел от нее, потом вернулся и встал, возвышаясь над ней. Она ощутила его тень даже в темном проходе. Почувствовала его присутствие, но не мужчины, с которым ей было спокойно, не мужчины, о котором она привыкла думать как о милом и вежливом, а опасного хищника, преследующего ее в узком коридоре. У нее создалось впечатление губ, растянувшихся в молчаливом рычании, и обнажившихся клыков.

— Откуда тебе знать, что я чувствую, а что нет? — его голос был таким тихим, она едва расслышала слова, однако от его тона ее страх усилился еще больше.

Антониетта вытянула руку. Проверяя. Байрон мгновенно поймал ее запястье и притянул ее ладошку к своей теплой груди. Она почувствовала биение его сердца. Устойчивое. Сильное. Бьющееся в совершенном ритме. И ее сердце, казалось, хотело последовать за ним.

— Я не хотела причинить тебе боли, — она подошла поближе к нему. — Но причинила, не так ли? Я ранила тебя, сказав, что не хочу с тобой постоянных отношений. Я не имела этого в виду, эти слова просто вырвались, — почему она так боится? Как ей вообще могло прийти в голову, что Байрон, с его безупречными манерами, мог быть каким-то другим, а не щедрым и галантным? После своего злоключения ночью она становится капризной.

— Ни один мужчина не хочет, чтобы ему сказали, что от него с радостью избавятся, — промолвил Байрон. — Это довольно обидно для его эго, — он поднес ее пальцы к губам.

Антониетта ждала быстрого поцелуя. Его рот сомкнулся на ее пальце. Он был горячим и влажным, таким же, когда одарял своим вниманием ее грудь. Она подумала, что может упасть, просто растечься лужицей по полу.

— Я думаю, во мне играют гормоны, Байрон, — у нее не было иной защиты, кроме юмора. — Если ты продолжишь в том же духе, я подумаю о том, чтобы сорвать с тебя рубашку.

— Полагаю, это не сможет остановить меня, Антониетта, — в его голосе прозвучал намек на улыбку. Его зубы ущипнули кончик ее пальца, слегка покусывая прошлись по его подушечке. — Как ты обнаружила эту комнату? Ты же не часто ходишь по этому проходу, не так ли?

В тоне его голоса чувствовалось легкое любопытство, но у нее создалось впечатление, что он с нетерпением ждет ее ответа. Этот его тон полностью противоречил его эмоциям.

— Большую часть своей жизни я могла «читать» людей, Байрон. Я всегда думала, что это из-за того, что я слепая и вынуждена полагаться на другие чувства. С тобой же очень трудно, потому что ты говоришь очень мало, и по твоему голосу нельзя определить твои эмоции, — она потянулась и дотронулась до его лица, нежно изучая его выражение кончиками пальцев.

— Сам я никогда не был слепым, Антониетта, хотя в течение довольно долгого периода времени не различал цвета. Мир представал передо мною в различных оттенках серого и белого цвета. Это обычное состояния всех мужчин моей расы. Большинство теряет способность видеть цвета, когда достигает полной силы, но я продержался дольше.

Байрон казался таким печальным, что она неосознанно сильнее прижалась к нему.

— В чем дело? О чем ты думаешь?

— Давным-давно у меня был друг детства. Больше, чем друг. В моем мире, между родственниками разница в возрасте может быть огромной. Мой друг был моей семьей. Мы никогда не разлучались надолго, и он сделал жизнь для меня сносной. Я работал с драгоценными камнями, да и Жак пробовал свои силы в этом, — его рот дрогнул от воспоминаний о проделках Жака. Байрон был «вызывателем драгоценных камней», способным заставить их петь под землей, чтобы раскрыть себя, и Жак часто сопровождал его в самые глубокие пещеры. — Мой друг исчез на несколько лет, и его посчитали погибшим. После это моя жизнь стала напоминать ад. Я чувствовал себя одиноким и, может быть, был зол на него за то, что он умер и оставил меня одного. Я чувствовал себя потерянным, без якоря. Но однажды я увидел женщину. Я смог рассмотреть ее в цвете. Я знал, что у нее рыжие волосы и зеленые глаза. Когда такое происходит, мужчины нашей расы понимают, что эта женщина — их единственная. Но я не мог видеть в цвете что-либо или кого-либо еще, что не имело смысла, если она была моей Спутницей жизни, поскольку цвета полностью возвращались к нам при встрече со Спутницей жизни. Мне следовало бы знать это, следовало бы обдумать все, но тогда я был таким нетерпеливым.

Груз печали был таким тяжелым, что она казалась тяжким бременем, огромным горем. Антониетта почувствовала это сердцем и душой, но продолжала хранить молчание, надеясь, что он продолжит говорить. У нее создалось ощущение, что он никогда и никому не рассказывал эту историю.

Байрон повернул голову и поцеловал кончики ее пальцев.

— Позже до меня дошло, мой друг Жак и я были так близки, что я подобрал изображения из его сознания. Он подвергся пыткам и частично обезумел. Он не помнил никого из нас, поэтому мне не пришло в голову, что в тот момент я все еще был связан с ним, все еще видел его глазами, как мы часто поступали, делясь информацией через нашу личную связь. Но к тому моменту, как я во всем разобрался, было слишком поздно, я разрушил нашу дружбу и внушил ему глубокое недоверие к себе. Он нуждался во мне, а я его подвел. Я горько сожалею о тех днях.

— Как печально, Байрон. Надеюсь, сейчас твоему другу лучше. И если он был таким хорошим товарищем, я уверена, что как только он вылечится, он простит тебе все, что бы ты ни сделал.

— Связь между нами все еще существует, дожидаясь, пока кто-нибудь из нас не решит воспользоваться ею, но я больше не видел в цвете. Мой мир вернулся к серым оттенкам и теням. Пока я не повстречал тебя.

От того, как он это сказал, резко, откровенно, у нее дрогнуло сердце. Пока я не повстречал тебя. Должно быть, все дело в его голосе, который так влиял на нее.

— И что изменилось? — в ее горле, создавалось ощущение, встал комок. Антониетта резко одернула себя. Он был мужчиной, таким же, как и остальные мужчины, который придет и уйдет, как поступали все они. Не имеет значения, насколько сладкие слова он говорил, в конечном итоге, брачный контракт всегда показывал, что им было нужно. И это никогда не была Антониетта, женщина.

— Вся моя жизнь, — просто ответил он.

Но сейчас, в кромешной тьме, ей хотелось верить ему.

— Поцелуй меня, Байрон. Просто еще раз поцелуй меня, — ее руки обвились вокруг его шеи, и она прижалась к нему всем телом. Жаждая. Нуждаясь. Она может не хотеть, чтобы он был особенным, может не хотеть верить, что он отличается от других окружающих ее людей, но она нуждалась в его поцелуях. А она никогда ни в ком не нуждалась.

Он что-то пробормотал на языке, которого она ранее никогда не слышала, и склонил свою голову к ее. Его губы легчайшими поцелуями прошлись по ее лицу, скулам, нежно наступая на ее чувства. В его руках ощущалась огромная сила, когда он прижал ее к себе, устроив в колыбели своих объятий. Его рот дразнил ее. Его зубы потянули за ее нижнюю губку, создавая сладкое искушение, оставившее ее беззащитной перед собственными желаниями.