— Они ждали нашего праздника Йом-Кипур, ждали, когда мы ослабеем от поста, когда погрузимся в молитвы, и напали на нас! — восклицает уязвленный до глубины души раввин.

Мужчины кричат: «Подлецы!» «Трусы!», «Чего и ждать от арабов!» и много других слов, какие трудно услышать в синагоге.

— У меня нет больше никаких сведений. И нам остается одно — молиться! Давайте помолимся за солдат! Помолимся за Израиль. Помолимся, чтобы Бог наказал святотатцев и даровал победу нашим братьям! Да живет народ Израилев!

Призыв раввина наэлектризовал верующих.

Все встали и истово запели молитву. Те, что, вроде меня, не знали еще ее наизусть, в конце каждой фразы произносили «аминь». «Аминь», исполненный гнева, силы, убежденности. «Аминь» сродни удару клинка. «Аминь», полный слез. Мы знали, какое множество наших братьев ждет гибель.

Но мы уповали, что они сметут агрессора. У них не было выбора. Потому что сейчас праздник Йом-Кипур и мы вместе с ними. Потому что мы молимся всем сердцем, искренне и яростно.

Небо открывается на Кипур. Бог нас слышит. Бог нас судит. Бог нас прощает. Бог их накажет.

«Израиль будет жить, Израиль победит», — скандировали евреи всего мира. И так оно и случилось. Израильская армия справилась с нападением, она отобрала Синай у Египта и часть Голанских высот у сирийцев. Но погибших было много, и мои родители оставались серьезны и сдержанны, выражая удовлетворение победой.

Новость молнией обежала квартал. Арабские страны атаковали Израиль.

— Они его уничтожат! — радовался Момо.

— А тебе-то какая радость? Ты алжирец, не палестинец, — возражал ему Туфик.

— А я с ними заодно! Они тоже мусульмане, как мы!

— А с каких это пор мусульмане заодно?

Я не понимал смысла этой войны, не понял сути и этого разговора, но вопрос Туфика задел и меня. А правда, мы заодно или нет? Похоже, что евреи — да, заодно, они помогают друг другу, поддерживают и просто так, и деньгами. Говорят даже, что среди них, как в кино, действует тайное общество, налаживает связи, каналы, добывает деньги…

— А нас, мусульман, может объединить эта война?

— Может. Это наш долг.

— Слушай, а может, если мы живем так далеко, нам не стоит вмешиваться в это дело?

— И пусть все над нами смеются?

— Если честно, мне параллельно и наши мудрецы, и евреи тоже. Но еще, если честно, у меня полно друзей евреев и я у евреев все покупаю.

— Речь идет о евреях, которые украли землю у мусульман, и ты на стороне этих гадов? — возмутился Момо.

— Я тебе сказал, мне на эту войну наплевать. Она меня не касается. Вернее, касается, но не слишком. Скажем так, мне не нравится, что арабские армии напали на Израиль в Йом-Кипур, теперь по всему миру орут: «Арабы подлецы и предатели!»

— И чего? А ты хотел, чтобы им отправили по почте предупреждение? Это тебе, брат, война, а не игрушки!

— А сирийцы врут, что войну начал Израиль, — вступил в разговор Мурад.

Волны от вспыхнувшей «войны Йом-Кипур», как стали называть ее журналисты, докатились и до нас. Говорили, что арабские войска, воспользовавшись эффектом неожиданности, смяли врага. Что Израиль понес значительные потери.

Значит, Израиль может потерпеть поражение? Евреи будут побеждены? Несмотря на оружие, на деньги? А я-то поверил в их всемогущество, всемогущество яростной, наконец-то взбунтовавшейся жертвы, которая поклялась больше никогда не поддаваться мучителям. Конечно, я тогда не думал такими словами, но евреи казались мне кем-то вроде Брюса Ли: людьми, охваченными жаждой победить или по крайней мере не сдаться.

— Беда в том, что эти гады жутко агрессивные, — продолжал Момо, словно подслушав мои мысли. — Считают себя непобедимыми, непотопляемыми. Евреи, они все такие. Даже кретин Де Голль сказал о них: «Народ самоуверенный и властный». Вроде так.

— Вай! Еще он сказал: «Я вас понял»[25], — засмеялся Туфик.

— Нам, по-моему, пора, — сообщил Мурад, взглянув на часы.

Рамадан[26] был в разгаре, и вот-вот должен был наступить заветный час.

Обитатели квартала по-разному чтили святой месяц. Были верующие, и они постились, были не слишком верующие, и они находили множество оправданий, почему не постятся, и были бунтовщики — молодежь, желавшая пользоваться благами западной цивилизации, — курить, пить вино, общаться с женщинами. У нас дома папа с мамой соблюдали пост, но нас они от поста избавили, говоря: «Не поешь, так и никакая наука в голову не полезет». Я хотел было возразить отцу: а как он? Тяжело работает и при этом не ест, не пьет. Но не возразил. Я вообще-то был рад, что нам можно есть. Так что всю неделю мы ели, а постились только по воскресеньям.

Вечером, садясь за красиво накрытый стол, вдыхая вкусные запахи, дразнящие аппетит, мы чувствовали такую неподдельную радость и такой покой, каких не испытывали ни в какие другие дни года. Мы радовались тому, что сидим все вместе и наслаждаемся королевской едой, позабыв обо всех печалях, отстранив все войны и беды, которые вернутся к нам с завтрашним днем. И в квартирах по соседству люди сидели семьями за столом, чувствуя на душе такой же покой и радость. И по всему миру миллионы мусульман тоже пребывали в радости и покое.

Кто знает, может, это всех нас, мусульман, и объединяло?

Теперь всей семьей, а иногда и вместе с друзьями, мы ездили отдыхать в кемпинг Жасанс, неподалеку от Вильфранша. Мы выбрали это место, потому что горожане могли там поваляться на травке, а потом искупаться в бассейне. Мы, ребятишки, плавали и ныряли, а взрослые нежились в тени деревьев. Им казалось, что они в Марокко. Около часа мы собирались все вместе и обедали, жаря колбаски-мергез и шашлыки.

Мы как раз обедали, слушая музыку и разговоры по радио — папа непременно прихватывал с собой приемник, чтобы быть в курсе новостей и результатов скачек. И вдруг он на нас шикнул:

— А ну тихо! Израиль!

Мы навострили уши. В специальном выпуске новостей диктор сообщил, что самолет, следовавший курсом на Тель-Авив, повернул в неизвестном направлении.

Новости кончились, и нашего прекрасного настроения как не бывало. Лица взрослых напряженно застыли. Младшие приставали к ним, требуя объяснений. Взрослые обменивались между собой отрывистыми фразами.