Им было не до смеха.

Всю неделю мы жили ожиданием телевизионных новостей. Террористы оказались палестинцами, и папа видел все в самых черных красках.

— Они их убьют. Они убили спортсменов, детей в яслях, убьют и пассажиров.

— Нет, Израиль этого не допустит.

— А что тут может поделать армия? Самолет с заложниками в тысячах километрах от Израиля, где-то в Уганде, у чокнутого Иди Амина Дада[27].

— Мне сказали, что среди заложников мадам и месье Хаджаджи из Мейзьё, — сказала мама.

— Родня Моисея?

— Да.

— Я их совсем не знал. И с Моисеем встречался-то всего два или три раза.

Новость ошеломила отца. Заложники обрели имя, стали конкретными людьми, террористы показались еще более бесчеловечными. Папа ощутил, что все мы в один прекрасный день можем оказаться в руках убийц.

Спустя две недели мы снова поехали в Жасанс. Переговоры о заложниках не сдвигались с места. Новости не радовали, но папа, мама, тети и дяди решили не лишать детей хорошего дня.

Мы купались без всякого настроения. Веселилась одна малышня.

Когда мы сели обедать, снова зазвучал сигнал новостей. Мне показалось, что никаких двух недель не проходило.

Мы застыли и стали слушать. Диктор приподнятым тоном сообщил невероятную новость. Израильская армия провела этой ночью чрезвычайную операцию. В результате — заложники освобождены.

Папа и дядя Жо вскрикнули от радости. Мы громко завопили, и все кинулись обнимать друг друга. Взрослые приплясывали со слезами на глазах, к большому удивлению других семей, которые сидели и ели неподалеку.

— Израиль жив! Израиль победит! — оглушительно кричал папа.

Мы никогда еще не видели, чтобы он так откровенно и безудержно радовался. Мы подхватили его слова и, подпрыгивая на месте, скандировали их.

По мере того как новость распространялась, люди стали нас приветствовать, кто-то даже аплодировал нам, словно мы были представителями героической израильской армии.

И в эту минуту мы в самом деле были ими.

Фейерверк закончился. Небо потемнело. Площадь Жедо пустела. Толпа растекалась по улицам, словно вода, которую долго сдерживала плотина. В толкотне я потерял своих друзей. Тогда я вернулся к скамейке, возле которой мы только что стояли все вместе. С другой стороны к ней подошел еще какой-то паренек. Свет фонаря упал на него.

Вот это встреча! Кто бы мог подумать! Надо же! Не виделись столько времени, и столкнулись нос к носу! Вырос здорово, а лицо прежнее.

— Вот блин! Рафаэль!

Рафаэль мне улыбнулся. Я заколебался, протянуть ли руку. Он протянул мне руку первым.

— Я тут был с приятелями, — объяснил он, — и потерял их.

— Я тоже.

И что дальше? Мы стесняемся сказать, как рады неожиданной встрече, нам неловко, что не пытались увидеться раньше, удивлены, что встретились.

— Красивый был фейерверк.

Я не нашел ничего, кроме этой банальности, чтобы прервать затянувшееся молчание, и сразу же пожалел об этом.

— Ты гуляешь с ребятами по вечерам? Родители разрешают? — спросил меня Рафаэль.

— Ну да. Они у меня люди спокойные. И потом сегодня четырнадцатое июля[28].

— А я каждый раз выдираюсь с боем. Мои не хотят, чтобы я гулял с приятелями. Я прошел бар-мицву, мне почти четырнадцать, но они говорят, что я еще недостаточно взрослый. Приходится привирать. Сегодня, например, сказал, что пойду на фейерверк со своей двоюродной сестрой.

— Тебе, наверно, пора домой?

— Десять минут роли не играют.

— Это точно.

— Точно, точно.

Из-за наших подростковых комплексов мы не решились сказать главного: до чего мы обрадовались друг другу.

Я поднялся.

— Ну, что, двинули? — предложил я. — Я пойду тебя провожу, по дороге поболтаем.

Я не мог допустить, чтобы мы вот так взяли и разошлись в разные стороны.

Мы пошли, Рафаэль мучительно искал тему для разговора. А я не искал. Положился на него. У него всегда были способности к разговорам. И никуда, я думаю, не делись.

— Ну и как там наш квартал? — наконец спросил он.

— Мы теперь живем в Воз-ан-Велен. Но пару раз я туда ездил. Квартал… Какой был, такой и остался. Почти… А у вас как?

— Да вроде все здорово.

— И у нас.

— Ты банду квартала Оливье-де-Серр знаешь? Они крутые, да?

Я сразу догадался, что Рафаэль уже пожалел о своем вопросе. Тема острая, могла все испортить.

— Никудышники скорее. Болтаются целый день без дела, только о драках и думают.

— Так ты их знаешь?

— Конечно. Не всех, конечно, но многих. А у вас в квартале есть банда?

— Можно сказать, что нет. Самые крутые пошли в Бонтер.

— В Бонтер? К противникам Оливье?

— Да, я знаю.

И снова молчание.

— А правда, что парни из Оливье-де-Серр убили главного из Бонтера?

— Кто это тебе сказал?

— У нас все так говорят.

— Никогда такого не слышал.

— Значит, пустая болтовня.

Улицы совсем опустели. Я чувствовал себя большим. Сильным. Ничего не боялся. Как будто мягкое тепло этой ночи помогло мне повзрослеть. Мы шли не спеша и разговаривали, как взрослые люди, привыкшие в поздний час гулять по городу. И гордились этим.

Ноги нечаянно привели нас на улицу Эмиля Золя.

— Смотри-ка, полиция, — шепнул мне Рафаэль, кивнув на темную машину, стоящую в сторонке.

Пустынная улица, наша неожиданная встреча, опасение, что сейчас нас остановят полицейские, чтобы проверить документы, — от всего этого у меня в крови заиграл адреналин, и я почувствовал себя еще сильнее.

— Черт! А у меня нет с собой удостоверения, — горестно вздохнул Рафаэль. — Если спросят, придется звонить родителям. Убить меня мало!

В голосе у него звучали тревога и покорность, и я в этот миг почувствовал, что сильнее его.

Полицейская машина дала задний ход и с потушенными фарами въехала на прилегающую улицу. Мы шли мимо. Полицейские взглянули на нас с удивлением. Мне даже показалось, что нас хотят остановить, но я смотрел прямо на них и неторопливо продолжал двигаться вперед. Честное слово, в этот вечер я чувствовал, что могу абсолютно все. Рафаэль взял меня за руку. Хотел меня удержать? Чтобы я не нарывался?