Вокруг стеклянного корабля расстилалась морская бухта. Необычайно населенная для морской бухты: десятки дельфинов плавали вокруг так размеренно, что не было никаких сомнений — это охранники. На донных скалах расселись осьминоги, возле них ползали огромные лангусты, вода словно кипела от рыбьих стай. На берегу Лера разглядела несколько человеческих фигур.

Совсем рядом с кораблем плыл огромный белый кит — Лера хорошо видела его сквозь стеклянную стену. Неправдоподобно белый, как будто светящийся изнутри.

Моби Дик, вспомнила девушка. Белый кит, за которым капитан Ахав гонялся по всем морям… Олицетворение всех тех, кого мы — люди, черт бы нас побрал! — высокомерно считаем «меньшими братьями». Меньшими! И охотимся на них — на братьев.

— Верховный морской суд собрался здесь… — возле головы белого кита появились огромные воздушные пузыри — говорил именно он. Лере подумалось, что никогда в жизни ей не приходилось еще слышать настолько приятного глубокого баритона. Он был гулок, как колокол, и мягок, словно бархат.

«Дельфины», в которых Лера узнала экипаж «Медузы», заметались меж стеклянных стенок корабельного бассейна. Узкая длинная «дельфиниха» с экзотическими тату вдоль всего тела («странно, — подумала Лера, — я не видела там девушек») попыталась выпрыгнуть, визгливо крича что-то. Дремавший на скале осьминог вытянул щупальце и легко спихнул «дельфиниху» обратно.

— Мы обвиняем вас в гордыне, жестокости, подлости и… — в бархатном баритоне послышалась усмешка, — и бесчеловечности. Вы убивали не ради пропитания — вы убивали ради наживы и ради забавы, вы искали наслаждение в страданиях своих жертв. Вам предстоит жизнь в телах дельфинов. Никто не узнает вас — и никто не поможет вам. Вы будете страдать от голода — вы не сумеете догнать ни одной рыбины, вы будете страдать от удушья — водоросли поднимутся, мешая вам всплывать на поверхность. На вас станут охотиться такие же, какими вы были, но в тот момент, когда гарпун пронзит ваше тело и вы, истекая кровью, обрадуетесь освобождению… В тот же момент вы вновь оживете в дельфиньем теле. И так будет столько раз, сколько невинных жизней вы загубили ради забавы. Приговор вступает в силу…

— Подождите, ваша честь! — Лера узнала голос Макса. — Вот эта девушка… — он указал на Леру («как, — удивилась она, — он узнал меня? Я же сейчас тоже кажусь дельфином») — Она не должна подлежать суду. Да, она пренебрегает проблемами животных, но она посвящает свою жизнь помощи людям. Она не жестока, она никогда никого не убивала, тем более не радовалась чужим страданиям. Да, она смотрит на животных сверху вниз, но нельзя же карать за мысли! Это несправедливо.

— Отпустите ее! — просвистел кто-то возле самой стеклянной стенки, и Лера узнала Джонни. — Она настоящий человек! — Вместо слова «человек» он издал какую-то сложную трель, но Лера почему-то поняла, что это означает «дельфин».

— Да будет так! — прогудел баритон. — Есть еще кто-то, кто выскажется в защиту… остальных?

Молчание, повисшее над бухтой, было абсолютным. Даже плеск воды прекратился.

— Да будет так, — повторил белый кит. — Приговор приводится в исполнение немедленно.

Узкая длинная «дельфиниха» с татуировками, взвизгнув, взметнулась свечой над стеклянным бортом бассейна — и рухнула в волны бухты. Рыбы, кальмары, дельфины и прочие морские обитатели шарахнулись от нее как от зачумленной…

— Приветик! — пронзительный девичий голосок раздался, показалось Лере, над самой головой, хотя на самом деле звучал, разумеется, где-то на палубе. — Ты чего так долго? Я соскучилась!

Вода больше не плескалась в борт — так, шелестела тихонько. И мотор не гудел. Похоже, яхта стояла. Интересно, где? Может, браконьеры на берег сойдут и удастся выбраться? Или по каютам разойдутся. Главное — улучить момент, когда на палубе никого не будет. Лера прислушалась.

— Ты мне привез что-нибудь? Ну ты же обещал что-то необычное?

— Привез, привез. Штырь, притащи, — распорядился ледяной голос того, кого прислужник называл Владиславом Ильичом.

— Ой! — завопила через минуту девица. — Большой какой! Ой, зубы острые какие! Он настоящий? А чего грязный такой? И тут… кровь, что ли? Фу, гадость!

— Он недочищенный пока, — хмыкнул Владислав Ильич. — Обработают, будет беленький, красивый.

— Клево! — восхитилась девица. — На стену можно повесить. Ну, знаешь, в гостиной, возле камина. По-моему, ни у кого такого нет. Внутрь надо свечки воткнуть. Или лампочки. Чтоб глаза горели! Круто будет! А еще, — девица сменила восторженный тон на просительный, — я вчера тако-ое гранатовое ожерелье ви-идела…

— Да у тебя бриллиантов полный сундук.

— Подумаешь, сундук! Шкатулочка. Не, я ничо такого, бриллианты — это самое-самое. Гранаты попроще… Но там даже не ожерелье, а целый гарнитур! Такой… ну… нестандартный, в общем.

— Ну пойдем. Поглядим на твой… гарнитур. — Нечеловек с ледяным голосом хмыкнул. — Хмырь, приберетесь тут пока.

Шаги — тяжелые, увесистые Владислава Ильича и легкие, почти неслышные девицыны — затихли, удаляясь. Что-то лязгнуло, и голос Штыря — совсем не такой подобострастный, как в беседе с хозяином, — деловито окликнул:

— Рудик, кончай валяться. Надо марафет навести, а то сам знаешь…

— Может, сперва сгоняем по пивку? — лениво отозвался густой баритон.

— Ну да, а потом он вернется и такое «по пивку» устроит…

— Да ладно, мы быстро, вон за пирсом пивняк, отсюда вижу.

— По кружке — и назад, — буркнул тот, кого называли Штырем.

Две пары ног протопали по палубе — и все стихло.

Лера прислушалась — тихо. Во время высадки на остров браконьеров в шлюпке было больше, человек восемь-десять, но, вероятно, остальные уже на берегу.

Вот он, случай!

Надо выбираться. По крайней мере попробовать. Не дай бог, трюмный люк заперли… Но — авось повезет! Сидеть и дальше в трюме рискованно. Начнут что-нибудь разгружать — или, наоборот, грузить, — а тут здрасьте вам, заяц на судне!

Открыть люк удалось почти без труда, на палубе — Лера воровато огляделась из-под крышки — вроде никого… Согнувшись в три погибели, она выскользнула из люка и так же, пригнувшись, шмыгнула по палубе в сторону перекинутых на длинный дощатый причал сходней…

Уф-ф!

Оказавшись на причале, Лера расправила плечи и независимой походкой — ничего не знаю, «Медузу» впервые в жизни вижу! — направилась туда, где за белой полосой пляжа вздымался город.

Или скорее городок. Груда торчащих под невероятными углами разномастных цветных коробок. Узенькие, вымощенные мелкими камнями улочки то ныряли под их смыкающиеся углы, то огибали их. И, должно быть, «коробки» лежали тут уже давно, зеленые языки мха оплетали всю груду густой изумрудной сетью.

При ближайшем рассмотрении «мох» оказывался то лохматым кустом акации, то пушистой шпалерой вьющихся роз, то прямоугольным тисовым бордюром, а то и растрепанной пальмой.