крепче сжимаю её пальцы.

Мне больно видеть и чувствовать её такой.

Всегда яркая, молодая, живая. Сейчас она лишь отдалённо напоминает мне ту Мэйси Уилсон, которой была.

– Зачем ты здесь? – насилу поднимает иссохшую руку, свободную от медицинских трубок, и касается меня.

Зажмуриваю глаза в попытке запечатать это прикосновение в памяти. Потираюсь щекой о протянутую ладонь и даже утыкаюсь в неё носом, целую ледяные пальцы.

Мне не нужно смотреть, я знаю, что её глаза улыбаются, а вот я, молча, по-волчьи вою каждый раз, обещая себе в следующий – обязательно! – улыбнуться ей в ответ.

Но не могу.

Не теперь.

Кажется, я прощаюсь с ней.

И от этого выть хочется только громче!

– Я же просила тебя не приезжать…

– Всё в порядке, мам.

И только сейчас понимаю, почему в последние дни она так категорично отказывалась от моих посещений.

– Мам, тебе хуже, да?

– Ерунда. Просто нужен очередной курс химиотерапии.

Ерунда? К сожалению, её состояние твердит мне об обратном.

– Химия? – скрыть волнение в голосе удаётся из вон рук плохо. – Снова?

Её медицинской страховки едва хватило на первый курс. Потом был второй, третий… пятый. Я сбилась со счёта.

– Да.

Мама пытается привстать и дотянуться до стакана с водой, но я опережаю её.

– Подай, – указывает на белую упаковку полупустого блистера. – Две.

И вот она, определяющая черта дежавю: тумбочка вся заставлена коробочками и пузырьками с лекарствами.

Беру то, что она попросила и выдавливаю две таблетки.

– Раз уж ты здесь, Катерина, сделай мне укол. Хочу наконец поспать. Чёртов рак лишил меня даже этого удовольствия.

– Хорошо…

– Ты знаешь, где шприцы…

В верхнем ящике тумбочки. Мне даже препарат называть не нужно – знаю. Я всё знаю.

Она медленно перекатывается на живот, пока я ловко обрабатываю руки спиртовым раствором. Со знанием дела отламываю наконечник ампулы, выбираю её содержимое и жму на поршень шприца, чтобы выпустить пузырьки воздуха.

Замираю в последний момент, и то лишь на мгновение:

– Мам, может, позвать кого-то из персонала? Вдруг сделаю больно.

– Больнее, чем сейчас, мне вряд ли уже когда-нибудь будет, – отвечает она.

С моих губ слетает только тихий всхлип, в то время, как саму меня скручивает в бараний рог. Для меня нет никакой анестезии.

Ей больно…

Больно и мне.

* * *

Истошные крики Ребекки снова вернули меня к реальности. Теперь неприязнь к ней стала ещё больше, за то, что она заставила меня опять пережить эти воспоминания.

– Почему она все еще здесь? Успокоиться?! Ты просишь успокоиться, когда отсылаешь меня из дома?!

– Бекки, – голос Хантера бесстрастен, – я лишь хочу, чтобы ты вернулась в Лондон. Милан, Париж, Монако. Куда угодно! Ты давно не была в нашем шале в Австрии.

– Ты не можешь считать меня виноватой! Она приехала сюда, потому что она попрошайка. Она учуяла деньги. Ты купился на её жалкий вид и всё это дерьмо, не так ли?

– Будь осторожна в выражениях.

– Чёрт! Ваши дурацкие игры с Чейзом перестают быть забавными. Не трахай её! Слышишь меня? Не трахай! Она уедет! И если её не выгонишь ты, то это сделаю я. Боже мой, о чем ты думаешь? Ты точно такой же, как твоя мать. Она бросила меня, а теперь это делаешь ты!

– Не преувеличивай. Я предлагаю тебе пожить в любой другой моей квартире или доме.

– Я позвоню Лауре! Пусть она сделает хоть что-нибудь!

– И ты, и моя мать – вы вправе предъявлять мне свои пожелания, какие хотите. Но, также, обе должны помнить, что это мой дом. И не только он. Я владею даже твоей квартирой в Лондоне. Мне принадлежит всё в твоей жизни. Это я её контролирую. Не она меня. Пока я просто прошу. И очень надеюсь на вашу сознательность, потому что, я очень близок к тому, чтобы дать вам с матерью чёртов шанс попробовать выживать самостоятельно!

Глава 16

Следующая неделя не прошла – пролетела.

Наверное, потому что Хантер уехал вместе с Ребеккой. Что, впрочем, было вполне ожидаемо, после всех слёз, бурных истерик и пронзительных криков, словестных угроз и эмоционального шантажа, что она устроила в день отъезда.

Я с утра до ночи пропадала на работе. Агнес при виде меня молчала и лишь изредка поджимала губу, будто в знак какого-то сожаления или сочувствия.

Кстати, то чрезвычайное происшествие на конюшне обошлось для меня без особых потерь, если не считать финансовых. Физических травм, кроме парочки несерьёзных синяков и ушибов, я не получила, а временный паралич конечностей был вызван нервным потрясением. Вот только прежде, чем Хантера устроил установленный диагноз, нам пришлось обойти ни один врачебный кабинет. Вернее, ему обойти, а мне – объездить, так как всё это время по отделению клинической лабораторной диагностики он катал меня в специальном инвалидном кресле. В какую сумму ему влетел весь этот лечебный вояж, я лишь отдалённо предполагала, но уже мысленно попрощалась с идеей скорого переезда в новую квартирку. И, в который раз, клятвенно пообещала себе в ближайшие дни оформить медицинскую страховку.

Тем не менее, я позволила Терри Рид соблазнить меня, и вместе мы пробежались по магазинам «Лейнс Шопинг Сентр». Я выбирала джинсы и уже почти решилась на покупку, когда увидела это – хлопковый васильковый сарафан с мелким цветочным принтом на тонких бретелях; простого кроя, но очень красивый. В итоге я минут 20 крутилась-вертелась в примерочной, но всё же решилась (цена кусалась) и пошла с ним на кассу.

Лишившись изрядной доли накоплений, но с настроением и пакетами, а я даже с двумя (во втором лежали новенькие «Конверсы»), мы уже выходили из магазина, когда покупки Терри ускользнули из рук и посыпались нам под ноги.

Это минутное замешательство и предопределило следующую событийную встречу.

Сидя на корточках, я потянулась за «убежавшим» пакетом, когда наткнулась на пару роскошных мужских ботинок, на которые ниспадали узкие отглаженные брюки.

Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы получше разглядеть неожиданное препятствие: с высоты мужского роста на меня смотрели знакомые тёмные глаза Чейза Бэнкса.

Причем насмешливо смотрели.

Он стоял, возвышаясь над нами, смущая своей бесподобной, белозубой улыбкой.

* * *

Пока я вела мамин старенький Volkswagen по улицам Карлайла, Терри поглядывала на меня трогательно сложив руки в умоляющем жесте, а мои мозги тихонько плавились