CXIX

«Завтра утром, если я еще буду жива, я уйду от тебя и оставлю творение навсегда. Я стану посмешищем для себя самой и вечным позором для твоей миссии».

Всю свою изобретательность пустила я в ход, измышляя тысячи способов отговорить тебя искать избавления в смерти. Но как упорно возражала ты всю ночь в ответ на мои советы и наставления. Какие мучительные терзания пришлось мне претерпеть, проявив силу духа и смирение. Ты снова была хозяйкой собственной воли, полновластной владычицей над своими деяниями и заблуждениями, и как напомнила ты мне девочку, что когда-то приступила с такой же невозмутимостью к работе у горнила. С тех самых пор ты умела возвышать огонь, вздымая его до небес, непреложно являя приближение его к горней родине. С каким искусством ты, работая, делала из пламени росчерк и изображение огня.

«Убей меня, мама, не бойся, никто не посмеет назвать преступлением самый мужественный поступок в твоей жизни. Не медли же, ты должна убить меня этой ночью».

Ты заглушала мои сомнения и без малейшего трепета давала скрупулезные указания по собственному концу:

«Я хочу, чтобы ты убила меня во сне. Чтобы я уснула и никогда больше не проснулась!»

Ты сама зарядила револьвер и вложила его в мою руку, сама додумалась принять снотворное и сама решила ничего не писать ни Бенжамену, ни Абеляру, ни английским ученым.

Ты легла в постель и сказала с мольбой:

«Когда я наконец усну, выпусти все шесть пуль мне в висок. Вот сюда!»

Десять лет у тебя ушло, чтобы получить золото из серы, и двадцать семь дней — чтобы получить ртуть из свинца. Но решение умереть ты приняла в считанные минуты.

CXX

В полночь, изнывая от поселившейся в моем сердце боли, я согласилась выполнить твою просьбу.

«Я не хочу мучиться, мама. Пусть смерть придет, когда я буду крепко спать».

Я думала, что ты еще сможешь унять обуявшее тебя смятение и вырвать из сердца прискорбные чувства. В работе у горнила ты нашла бы желанный покой.

«Нет, мама, ты ведь знаешь, чтобы заслужить дар, сокровище из сокровищ, прежде всего необходимы благие дела. Если же я проснусь завтра, то уеду в Англию и никогда ни одного больше не совершу».

В твоем последнем благом деле я следовала за тобой шаг за шагом, зачарованная, завороженная, восхищенная. Сначала ты растворила всю серу в троекратно превышающем ее количество объеме воды. Затем дала раствору отстояться, удалила осадок и подвергла жидкость медленной возгонке на водяной бане. Когда пары сгустились так, что едва можно было разглядеть звезду и цветок, семь раз вновь и вновь приступала ты к операции, а я ощущала все возрастающий восторг, который достиг зенита, когда, под конец, ты приумножила семя количественно и качественно.

Ты приняла снотворное и спросила меня с тревогой:

«Ты сделаешь это, правда, мама?»

Я помассировала тебе затылок, и дрема мало-помалу окутала твое сознание. Но как же долго ты не засыпала! Стоило мне перестать ласково гладить тебя, и ты открывала глаза, содрогаясь между сном и бодрствованием. Я смотрела на тебя, боль сжимала мне горло, однако я знала, что мой страшный, но неотвратимый долг — исполнить то, о чем ты просила.

Твое тело было больше, чем зримой оболочкой, больше, чем благодатным прибежищем. Я не смогла бы убить тебя, не совершив колоссального усилия, требовавшего мужества и мудрости — тех же добродетелей, что так нужны были тебе в подвале, чтобы добраться, точно до дракона в неприступной крепости, до философского камня.

CXXI

Под действием снотворного ты погрузилась в долгий, безмятежный сон. Я поднялась на плоскую крышу, чтобы свежее дыхание ночи разогнало тучи, застившие мой ум. Я приняла решение дождаться, когда забрезжит рассвет, и лишь после этого сделать то, о чем ты просила меня.

Потом я вернулась в комнату, где ты спала. Внимательно рассмотрела шесть пуль в револьвере, который купила, чтобы защитить тебя, и который теперь должен был удержать тебя от неверного шага. Я знала, что смогу поднять его ради твоего блага и рука моя не дрогнет.

С каким ужасом думала я о конце света, о грядущем катаклизме, который опустошит планету и уничтожит все живое на ней. В потрясении своем я даже допустила, сочтя разумной, мысль о том, что после смерти ты возродишься прямо из земли, словно растение, и тебе не потребуется семени, необходимого для зачатия человеческого существа.

Меня посетили галлюцинации. Видения Ноева ковчега после Всемирного потопа, исполинские картины единоборства воды и огня вставали перед моим мысленным взором. Смерть в этих грезах представлялась не концом твоего дела, но первым шагом к возрождению. Я видела тебя воскресшей в мире, направляемой ласковым ветром золотого века, осиянной светом. И вечностью казались мне часы, что я провела в ожидании рокового мгновения.

Цепенея от ужаса, я коротала ночь в горячечном бреду. Мне виделись вулканы, изрыгающие потоки лавы в океан, земля, на протяжении веков окутанная непроглядной тьмой, и неукротимый огонь, выжигавший дотла планеты. Страдание так истерзало меня!

Как бесконечно больнее убить свое дитя, чем произвести его на свет!

CXXII

В четыре часа утра, когда не больше часа оставалось до первых проблесков зари, ты все еще спала, словно уже была полумертва.

Какую бесконечную муку выстрадала я в ту ночь! Как боялась сойти с ума! Что за страшную миссию возложила ты на меня! Никто не мог ни избавить меня от этого ада, ни даже притупить мою боль. Силы покидали меня, решимость слабела. Я думала, в тисках отчаяния, что твой замысел умрет вместе с тобой, ибо все сущее в нем в определенный и предопределенный момент сосредоточено было вокруг твоей работы у печи. И печь тоже была обречена. А между тем с какой точностью определила ты в ней стадии развития, разграничив их краткими периодами бездействия. Мне подумалось, что, быть может, смерть отступит перед возрождением твоего труда и ты воскреснешь для новой жизни! Твой путь на этой земле одно-единственное содрогание не могло оборвать навсегда.

Я почувствовала себя такой отвратительно безобразной, старой и никчемной, живущей не в лад с вечным круговоротом бренностей. Во плоти моей, в костях, в мозгу скопились все тяготы этого мира.

Твои глаза на миг открылись и так бесконечно ясно посмотрели на меня.

«Ты еще не сделала этого, мама?»

Я запечатлела на твоем лбу поцелуй, первый и последний в твоей жизни.

И сказала тебе:

«Спи с миром, дитя мое».

Ты снова закрыла глаза и несколько мгновений спустя уже крепко спала. Я услышала мусорщиков на улице: шелест их голосов возвещал о наступлении дня.

В горниле ты превратила ртуть в серу, серу в эликсир, а эликсир в венец мудрости. Эта тройная трансмутация подтвердила верность тайного знания, которое я преподала тебе.