Получив этот высший символ, как могла ты сделать то, что сделала, — взбунтоваться против собственного вдохновения?

CXXIII

Дрожа, подошла я к твоей кровати с револьвером в руке, когда забрезжили первые проблески рассвета.

Ты спала так крепко! Все мое тело трепетало в таком смятении! Я прицелилась тебе в голову, туда, где сходятся теменная, лобная и основная кости. Нажала на спусковой крючок и выстрелила в упор.

В черепе твоем образовалась маленькая дырочка, по телу пробежала судорога, и жизнь изошла из него.

Из отверстия фонтаном брызнула кровь. Губы твои шевельнулись, будто хотели что-то сказать, но только вздох вырвался изо рта.

Я подняла револьвер и снова прицелилась в нескольких сантиметрах от первой дырочки, куда вошла пуля. Еще раз выстрелила в упор. Твое тело больше не шевельнулось, не содрогнулось.

Изнемогая от боли, трепеща от ужаса, я вдруг испугалась, что сердце твое еще бьется, что дыхание жизни осталось в нем.

Я подняла револьвер, направила тебе в сердце и выстрелила в третий раз.

Сокрушенная скорбью, я заметила, что попала не в сердце, а в правое легкое. Пришлось продолжить чудовищное жертвоприношение.

Я рухнула, сломленная, истерзанная болью. Так велика была моя мука, что я не могла даже плакать.

В какой-то миг я решила, что двумя оставшимися пулями убью себя, но слишком уж позорным бегством был бы такой выход!

Твое тело лежало, бездыханное, кровь тихонько сочилась из пулевых отверстий.

Не вынеся столь ужасных мучений, я на несколько минут лишилась сознания, и мне привиделась навьюченная книгами лошадь, яростно лягнувшая зеркало, которое держала в руке Императрица, переодетая мужчиной. Осколки зеркала вонзились в Императрицу острыми иглами. В предсмертной агонии она заржала, а потом заревела по-ослиному, словно хотела сообщить тайную весть.

CXXIV

Через час после твоей смерти, убитая горем, я взяла такси и поехала в полицейский участок. Комиссар, увидев меня, так изумился и так растерялся!

Меня осматривали врачи, потом психиатры подвергли меня множеству обследований, и наконец, я была водворена в женскую тюрьму.

Процесс продолжался три дня. Я вновь рассказала все как было. Мне пришлось высказать свое категорическое несогласие с представителем защиты, который хотел, во избежание дальнейшего рассмотрения дела в инстанциях, причислить меня к кругу умалишенных.

Меня приговорили к тридцати годам заключения. Этот вердикт, публичное признание моей виновности, был единственной моей победой после твоей смерти. Что с того, что мне предстояло провести остаток дней в тюремной камере, если тебя больше не было со мной? Я утратила всякий интерес к жизни. С тобой я была так безгранично счастлива! Мы достигли вдвоем такой чистой благости!

Прошли месяцы, а потом, в хаосе, воцарившемся в начале смутного времени, тюрьму, в которую меня посадили, взяла штурмом толпа, и всех заключенных выпустили на свободу.

Абеляр, кашляя, встретил меня у ворот. Как разительно выделялись его согбенная фигура и бледное лицо в бурлящем и горланящем потоке людей, которые его окружали!

«У меня не хватило мужества навестить вас ни во время суда, ни в заключении. А знаете?.. Мне часто казалось, будто я узнаю вашу дочь… на улице… как чудесное видение… но оно исчезает, стоит мне столкнуться с действительностью».

Сколько раз и я трепетала от счастья, когда мне казалось, будто я снова вижу тебя, в камере, когда вводили заключенную, чем-то тебя напоминавшую.

«Простите меня за все. Я причинил вам много зла, я знаю это. Позвольте мне отдать вам эту тетрадь. Это писала ваша дочь тайком от вас. Я успел спрятать ее до обыска, который следователь учинил в вашем особняке. Она принадлежит вам».

То был твой тайный дневник, куски твоей «Преисподней». Я открыла его наугад и прочла:

«Тебе — бежать на солнце, мне же — идти под землей».

Я поняла, что ты написала это перед тем, как умереть, призывая меня быть счастливой. Я вознеслась к звездам, в глазах помутилось, и отчего-то внезапно я почувствовала, что так счастлива!

ТРАГИЧЕСКИЕ ИГРЫ ФЕРНАНДО АРРАБАЛЯ

В недалеком прошлом имя Фернандо Аррабаля в России знали разве что считанные специалисты, а его книги в библиотеках были надежно упрятаны в «закрытый доступ». Ничего удивительного в этом нет. Удивляет другое: почему и теперь, после полутора десятилетий «восполнения пробелов», когда российскому читателю стали доступны многие великие произведения, о которых он раньше знал лишь понаслышке, это имя по-прежнему мало кому знакомо? А ведь речь идет о большом, ярком и своеобразном художнике. Об одной из значимых фигур в литературе XX века. И наконец, о незаурядном, разносторонне одаренном человеке с непростой и поистине удивительной судьбой.

Даже среди исследователей творчества Аррабаля (а о нем в Европе и в Америке написаны тома) нет единого мнения, к какой национальной литературе следует причислить этого писателя — испанца, более полувека живущего во Франции. Пишет он и по-французски, и по-испански, одинаково мастерски, одинаково виртуозно владея обоими языками, а в его творчестве удивительно органично соединились черты двух культур: испанская страстность и французский дух вольнодумства, испанский фатализм и французское жизнелюбие, мудрая печаль Сервантеса и гомерический хохот Рабле…

Фернандо Аррабаль родился в Мелилье (Испанское Марокко) в 1932 году, всего за четыре года до начала гражданской войны, расколовшей его страну. Трагедии Испании Аррабаль посвятит свой первый роман «Ваал Вавилон» (1959), по которому в 1970-м сам поставит фильм «Viva la muerte» («Да здравствует смерть»). Трагедия эта затронула и семью Аррабаля: ключ ко всему творчеству писателя следует искать в том, что́ пришлось ему пережить ребенком. В 1936 году отец Аррабаля, офицер-республиканец, отказавшийся участвовать в военном перевороте, был арестован и приговорен к смертной казни. Впоследствии казнь заменили пожизненными каторжными работами; в 1942-м (семья к тому времени перебралась в Мадрид) он бежал из тюрьмы, дальнейшая его судьба неизвестна. В 2000 году Аррабаль выпустил документальную книгу «Считать пропавшим без вести», решившись наконец подробно рассказать историю отца, в которой для него самого и по сей день остается много загадок.

Одаренность Аррабаля ярко проявилась с самых ранних лет, еще в детстве он писал стихи и пьесы. Однако талантливому человеку в Испании того времени трудно было найти свое место. В 1955 году Аррабаль уехал учиться в Париж, получив стипендию на три месяца. Думал ли он, что покидает Испанию навсегда, или, как он сам говорил потом, собирался вернуться, но счел знаком судьбы тяжелую болезнь, настигшую его в Париже, — как бы то ни было, он остался. Возможно, не последнюю роль в этом сыграла встреча с француженкой Люс Моро, преподавательницей испанской литературы. В 1958 году Люс стала женой Аррабаля, и только ей писатель доверяет переводить на французский язык произведения, написанные им по-испански.