– Пожалуйста… возьмите для церкви! Вы – верующий человек, из ваших рук лучше… правильнее.

Иза совестилась перекладывать важную ответственность на незнакомого человека, но преодоление этого стыда было куда менее тягостным, чем стыд безверия, а тем более – осязание шелестящих рублей.

Пачка денег, перехваченная аптечной резинкой, перекочевала из озябшей руки в теплую старческую.

– Для церкви? Так много?

– Очень вас прошу… Я не могу, а вы – можете.

Улыбка вызвала на пергаментном лице старушки веселое столпотворение морщин.

– Что могу-то? Ты, девонька, объясни толком.

– Отдайте деньги священнику, – выдохнула Иза. – Пусть он направит их на благое дело. И свечи бы поставить…

– А сама что?

– Я… я некрещеная. Господь не услышит… Поставьте свечи вместо меня, пожалуйста… За упокой дяди Паши… то есть Павла, Марии, Хаима и Степана. И панихиду, если можно, закажите по усопшим.

По морщинам старушки пробежала мелкая рябь сочувствия.

– Значит, Павел, Мария, Хаим и Степан.

– Да. За них… Бабушка, а если человек пропал без вести, то куда свечу… за упокой?

– За здравие, – не очень уверенно сказала старушка.

– Тогда еще за здравие Майис.

– Тебя-то саму как зовут?

– Изольда.

Мраморное облако тяжко навалилось на выглянувший было матовый, с розовым краем, диск, и снег засеял снова. Девушка скрылась за поворотом ограды, а старушка продолжала стоять у двери. Закрыв глаза, чтобы лучше сосредоточиться, заучивала имена. Половина из них была нездешней, нерусской. Старушка произносила вслух каждое и с трудом загибала шишковатые пальцы:

– Павел, Мария, Хаим, Степан – за упокой. Маис и Из… Из… Изснега?

Окликать было поздно, бежать – не догонишь. Старушка осенила заснеженный воздух крестом:

– Спаси и сохрани! – и утвердилась: – Изснега.

Отчетливее выговорила имена тех, за кого хлопотала незнакомая девушка, чтобы лучше запомнить, прочувствовать, зажигая свечу. Вдумалась в чудное зимнее имя. В отцветающей памяти мелькала то ли песнь грустная, то ли сказка.

– Изснега… Наше имя, русское. Видать, старинное.

Бесконечный поезд времени подтягивался к Новому году. Жить человеку надо сегодняшним днем и будущим, не только памятью, но иногда прошлое сильнее. А все же рана дяди-Пашиной смерти понемногу зарастала. Одна неделя, вторая – внахлест, – так над оголенными нервами схватывается стянутая кожица. Привыкая жить без дяди Паши, как раньше без мамы, Иза углубилась в учебу.

Московская зима заигрывала то с морозом, то с почти весенним теплом. Утром деревья стояли в белых нарядах, словно очередь невест в загс. Днем хрусткий морозец оттаивал, воздух наливался светлынью, и ноги хлебали слякоть. Девчонки спешили на политэкономию. Ксюша заранее зевала и побаивалась, что уснет на лекции так крепко – пушкой не разбудить. Профессор по политэкономии имел привычку строить речь в стиле «вопрос-ответ». Такая волнообразная манера чтения действовала на аудиторию усыпляюще, и студенты в самом деле спали на его лекциях, многие даже честно закрыв глаза.

– Зачем капиталист выходит на рынок? – спрашивал он, озабоченно хмуря брови, и сам же охотно отвечал: – Затем, чтобы обменять деньги на товар и чтобы этот товар снова обменять на деньги. Цель обмена, следовательно, заключается не в удовлетворении потребностей, а в обороте денег.

Ксюша держала лицо в ладонях, опасаясь стукнуться подбородком о стол, и часто-часто моргала, чем очень смешила Изу. Между парами Андрей веселил всех, изображая профессора:

– Что такое капитализм? Капитализм – это свобода богатых грабить бедных. А что такое революция? Революция – это свобода бедных грабить богатых…

Андрей дремал талантливо, в позе «Мыслителя» Родена, опустив голову и подперев кулаком застывшее в прилежной думе лицо. Уверял, что его уши при этом улавливают все звуки вплоть до мушиного жужжания, профессорский же голос доносится вроде скороговорки. Наверное, время Андрея во сне убыстрялось, как пластинка со скоростью вращения семьдесят восемь оборотов в минуту. А занятое мыслями время Изы двигалось черепашьими шажками. Спохватываясь, она лихорадочно записывала «колыбельную» профессора до тех пор, пока какое-нибудь слово не наводило ее на новое размышление.

– В чем же заинтересованы капиталисты? Капиталисты заинтересованы в сохранении эксплуатации рабочего класса…

Суть лекции еле проступала сквозь околоплодные воды вопросов. Оттолкнувшись от «рабочего класса», Иза подумала, что по сравнению с рабочими специальностями профессия культработника ценится гораздо меньше. Он ничего не изобретает, не производит необходимых для благосостояния вещей. Руки ему в работе не нужны. Разве что для составления отчетов. Из-за этого растет мозоль на седалищном месте и складывается общая картина возрастающего количества народных университетов, секций и кружков художественной самодеятельности. Их в этом году (радостно сообщил вчера преподаватель по истории культпросветработы) двести тридцать пять тысяч, а участвуют в них около трех миллионов человек. Главный инструмент культработника – голос. Речи многоохватные. Набатным голосом культработник призывает народ и каждую личность к деятельному отдыху.

В будущем вязко колыхалось что-то неопределенное, аморфное и сырое. Туман… Иза сомневалась в способностях своего голоса возбуждать в людях неистовое желание мчаться в секции и кружки после дня трудового героизма. Голос у нее громкий и крепкий, но какой-то неподходящий для высоких речей. С другими, не трибунными интонациями.

– Цели и интересы обоих классов диаметрально противоположны. Буржуазные экономисты… объективные закономерности… развитие общества.

…Общество. На обсуждении пьес девятнадцатого века преподаватель по истории русской литературы говорил, что общество в то время шевелилось кое-как. Теперь жизнь движется в темпе семидесяти восьми оборотов в минуту. Людям в этой жизни все понятно, все четко распределено и преобладает твердый оптимизм. А Изе нравилось представлять себя на балу времен «Войны и мира», в пышном платье, с обнаженными припудренными плечами и жемчужным ожерельем на шее. Она представляла и стыдилась. Буржуйские мысли о балах, мазурках и кринолинах следовало уничтожить, набравшись за время учебы бойцовских качеств, чтобы потом трудиться до полного изнеможения. Наверное, в Изе бродили капиталистические гены деда Ицхака… Отец Изы хотел, чтобы все люди на Земле жили богато и счастливо. Значит, в коммунизме? Папа мечтал о равновесии в мире, а умер в ссылке, и мама тоже. За что, почему? Когда Иза пыталась разобраться в вопросах, мучающих ее с детства, она совсем запутывалась.

Приближался, кстати, новогодний бал. То есть праздничный комсомольский вечер.

Старшекурсники пообещали провести игру КВН. Ринувшись с экранов телевизоров на сцены Домов культуры, КВН-движение приняло досуговую форму работы. Андрей предложил пригласить джазовый ансамбль для танцев. В институте был свой духовой оркестр, и в партбюро повозражали для порядка. Потом решили, что большого вреда не будет. Газеты давно не писали о разлагающем влиянии джаза на молодежь, и свежие инструкции еще не поступили. Никто пока не знал, порицает ли новое правительство это направление заокеанской музыки и как к ней относится, в частности, первый секретарь партии Леонид Ильич Брежнев, сменивший на посту Никиту Сергеевича. После того как страна с большой помпой отметила семидесятилетний юбилей Хрущева, ТАСС неожиданно заявил об уходе его на почетную пенсию.