Мея вскинула брови:

– Ты говоришь обо мне так, словно я твоя собственность.

– Я не это имел в виду, но ты же видишь, как он смотрит на тебя.

– Он может таращиться как угодно и сколько угодно. Тебе не о чем беспокоиться.

Карл-Юхан привлек ее ближе к себе, горячее дыхание обожгло шею.

– Держись подальше от него, – сказал он. – Пообещай мне.

Он покинул ее на рассвете. Мея еще долго чувствовала приятную тяжесть в том месте, где лежала его рука. В комнате было жарко и душно, но Карл-Юхан обнимал ее всю ночь. Во сне она видела лес: как будто бежит по тропинке, а деревья пытаются дотянуться до нее и схватить колючими ветками. Большие клочья ее волос остались висеть на ветках.

Она потянулась к телефону и увидела сообщение от Силье.

Все наладилось. Я простила Торбьёрна. Он просит тебя приехать домой – хочет попросить прощения у тебя.

Мея поднялась и, открыв ставни, впустила в комнату солнечный свет. Понадобилось время, чтобы привыкли глаза. За окном была идиллия. Пасторальная – вспомнила она слово. Картинка, как в кино: по лугу бродят коровы, по стенам хлева ползут вьюнки. Несколько кур, прохаживаясь с важным видом, выискивают что-то на земле. Ей даже показалось, что она увидела Карла-Юхана у дровяного сарая. Он рассказывал ей, что они припозднились с дровами в этом году, и она, слушая его, кивала, словно понимала, о чем идет речь. Такая спокойная, размеренная жизнь казалась ей странной. Она привыкла жить как в горячке, все время менять места, знакомиться с новыми людьми, и о том, что ждет ее впереди, никогда не задумывалась. Ее существование напоминало путешествие по бурной реке, когда не знаешь, куда тебя вынесет течение.

Анита на кухне деловито сновала между микроволновкой и дровяной печью. Ее некогда белокурые волосы, теперь изрядно тронутые сединой, были спрятаны под кроваво-красным платком. Увидев Мею, она быстро заключила ее в объятия, стараясь не испачкать мукой. Под полотенцем лежало несколько горячих буханок свежего хлеба, в воздухе витал приятный запах варенья. Мея почувствовал, что голодна.

– Биргер хочет поговорить с тобой, – сказала Анита.

– Со мной?

– Да. Он на псарне.

Мея всегда любила собак. Но собаки в усадьбе скорее напоминали волков. Их было семь, все с густой шерстью и злыми глазами, неотрывно следившими за каждым ее движением. Карл-Юхан объяснил, что собаки у них рабочие, а не цепные. И лучше их не гладить, хотя у нее даже мысли такой не возникало.

Биргер держал в руках по ведру, когда она пришла, мышцы были напряжены.

– Доброе утро, Мея. Тебе хорошо спалось?

– Да, спасибо.

– Что ж, это радует.

Подбородок у него дрожал, когда он улыбнулся. Поставив ведра, Биргер осторожно положил руки ей на плечи, словно боялся, что она сбросит их:

– Я рад, что ты с нами.

Мея опустила глаза на его рабочие ботинки, перепачканные навозом и землей. От ведер поднимался запах гнили.

– Да, я тоже рада.

Биргер отпустил ее, подхватил ведра и, шагнув в загон, начал раскладывать рыбьи внутренности по мискам; собаки нетерпеливо крутились вокруг него. Мея стояла по другую сторону решетки и дышала ртом, чтобы не чувствовать вони. Старалась не смотреть на розовые кишки, быстро исчезавшие в жадных пастях.

– Как ты, пожалуй, уже поняла, мы здесь, в Свартшё, трудимся не покладая рук, чтобы обеспечить себя всем необходимым. Если ты собираешься жить с нами, я жду от тебя, что ты тоже не останешься в стороне.

Мея подняла голову:

– Мы всегда жили в городах, и я мало что знаю о деревенской жизни.

– Не беспокойся об этом. Мы научим тебя всему, что умеем. Лучшей школы тебе не пройти.

Биргер вывалил остатки рыбьих потрохов прямо на землю, и над ними сцепились две собаки. Он огрел одну из них ведром.

– Я подумал, Мея, тебе следует начать с курятника. Будешь отвечать за сбор яиц и поддержание чистоты. Анита тебе все покажет. Так нормально?

– Звучит замечательно.

– Ну вот и решили.

Он обнажил редкие зубы, и при виде черных дыр Мея почему-то подумала о клавишах пианино. За оградой собаки начали скулить над чисто вылизанными мисками.

– Еще одно дело, – сказал Биргер, выудив из кармана очки и нацепив их на глаза, – и это, конечно, тебе не понравится. Я хотел бы забрать у тебя твой смартфон.

Мея прижала пальцы к животу, который уже урчал от голода, ведь она так и не позавтракала. Если надавить на живот достаточно сильно, урчание прекращалось, но сейчас дело было в другом – ей хотелось нащупать телефон.

– Почему? – спросила она.

– Потому что мобильники – это средство наблюдать за нами. Мы приняли совместное решение здесь, в Свартшё, оставаться как можно более независимыми от окружающего мира, а для этого нам пришлось отказаться от ряда штучек.

Мея вынула из кармана телефон и сжала в руке. Биргер сунул пальцы под дужки очков и вытер влажные уголки глаз. Он смотрел на нее с сочувствием.

– Понимаю, это трудно. Твое поколение выросло с зависимостью. Вам надо постоянно находиться в контакте со всеми. Мои сыновья сопротивлялись, когда я сказал, что от телефонов и планшетов надо отказаться. Но мы все-таки приняли это решение исключительно для обеспечения нашей безопасности.

– Но это единственный способ, каким моя мама может связаться со мной!

– У нас есть стационарный аппарат. Дашь ей номер, и она сможет позвонить, когда захочет. – Он вышел из загона и закрыл дверь на засов. – При всем желании, Мея, я не могу сделать исключение для тебя. Одни и те же правила у нас для всех.

Мея взвесила мобильник на руке и почувствовала зуд в спине.

– Я только отправлю последнее сообщение Силье.

Пальцы сталкивались, когда она принялась быстро набивать текст. Всего два предложения. Отправила эсэмэску и протянула смартфон Биргеру. Почувствовала, какой легкой стала рука, когда он взял гаджет. Как ни странно, на душе тоже полегчало. Без телефона Силье не могла добраться до нее. Теперь она была свободной.

* * *

Лелле проснулся на рассвете, когда солнечный свет просочился внутрь и попал ему в лицо, отразившись от натертого до зеркального блеска дубового пола Хассана. Шея затекла, так как несколько часов соприкасалась с подлокотником дивана – он не мог позволить себе использовать шикарные декоративные подушки, опасаясь случайно испачкать их слюной. К долетавшим до него звукам фортепианной музыки – играло радио – примешивался треск разбиваемых о сковороду яиц. Лелле заставил себя встать и поплелся на кухню. Щеки были красными, как у нашкодившего подростка. Ему было стыдно, сразу вспомнилась первая зима, когда он беспробудно пил. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не Хассан.