Во времена Абдул-Гамида экономическая инфраструктура страны в целом резко улучшилась с появлением железных дорог и трамваев, хотя шоссейные дороги представляли собой чуть лучшее, чем тропинки. Салоники, Смирна, Константинополь и Адана развивались быстро, а иногда даже замечательно – но то же происходило и с провинциальными городами, такими, как Бурса или Анкара, которым потребовались достойные правительственные здания, как только в 1892 году сюда пришла железная дорога. Они имели хороших губернаторов – в Бурсе это был Ахмед Вефик-бей, который перевел Мольера, основал библиотеку и театр. При нем широкие улицы города были полны людей и повозок, а сам город стал одним из наиболее процветающих и хорошо организованных в тогдашней Турции. Абидин-паша смог совершить подобный же подвиг в старой Анкаре.

План реконструкции Константинополя был создан еще в начале периода Танзимат, и по крайней мере европейский квартал его был кардинально модернизирован – хотя высокопоставленные чиновники сначала торпедировали проект, и их в конце концов пришлось буквально заставлять соглашаться с устройством канализации и газового освещения. Эти вещи вызывали насмешки со стороны поклонников шариата – но в итоге огромное количество пожаров, вызванных близким расположением хилых деревянных конструкций, заставило согласиться с «урбанизацией» даже консерваторов. Это дополнялось пониманием, что европейцы с презрением относятся к существующим сооружениям. Существует характерный документ 1860-х годов, в котором власть предержащие удивленно заявляют: у нас самый прекрасный и величественный город в мире, но иностранцы почему-то считают его ужасным. Теперь же любого здравомыслящего мусульманина можно было спросить почему, по словам поэта Зия-паши, они повсюду видят, что христиане имеют дворцы, а мусульмане живут в трущобах – преувеличение, но довольно справедливое.

Существовали, конечно, узколобые реакционеры, которые закрывали глаза и говорили, что это либо неправда, либо на все воля Аллаха, или же неприятности есть наказание мусульманам за то, что они недостаточно преданы исламу. Это были те люди, которые ранее смогли закрыть первый университет в Константинополе. Однако разумные клирики понимали, что ислам отстал, и страстно стремились внедрить достижения Запада в тех вопросах, которые касались инженерного дела и медицины – хотя, конечно, сопровождали это религиозным контекстом.

Абдул-Гамид прекрасно действовал там, где имел поддержку. В 1900 году он восстановил университет (теперь его назвали «Имперским Домом прикладных наук») и тщательно поддерживал его религиозную составляющую, доказывая, что настоящая наука пришла из ислама, но предки пренебрегли ее возможностями и оставили их Западу. Кроме того, он ввел современные предметы в школах, которые первоначально были созданы как религиозные для заучивания наизусть Корана и тому подобного начетничества.

Проблема состояла в том, что султан сам воспитывал своих врагов. Если блестящий молодой турок (а тем более турчанка) осваивал современные науки и приобретал следовавшие за ними современные взгляды, он, как правило, уже не мог оставаться преданным исламскому режиму, который начинал воспринимать как тиранию – хотя на самом деле Абдул-Гамид только иногда был тираном, да и то по куда более поздним стандартам, и совсем редко выносил смертные приговоры. Но существовало два основных типа людей, готовых повернуться против него. Первыми из них являлись медики. Медицина стала школой атеизма, и обучение естественным наукам не внушало большой любви к священным текстам, которые оказались наглядно неприменимыми в оценке и объяснении мира. Теперь многие турки учили французский язык, читали труды философа Эрнста Ренана или известное тогда изложение ислама Рейнхарта Доузи; вдобавок они сами видели, насколько богаче и лучше организованы города Европы.

Второй тип мятежников представляли собой выходцы из армейских офицеров, получивших теперь профессиональную подготовку. Они были особо недовольны низким жалованьем и протекционизмом при выдвижении на командные должности. Слабость режима Абдул-Гамида заключалась в том, что султан не жаловал умных и амбициозных подчиненных. Он позволял военно-морскому флоту гнить в Роге, хотя до некоторой степени это происходило из-за того, что именно демонстрацией военного флота у дворца Долмабахче были свергнуты двое его предшественников. Он также экономил на военных расходах – частично потому, что по своей природе был скуп, а в основном потому, что его ограничивали иностранцы из кассы управления долгом. В результате, как жаловался в 1896 году османский генерал Садеттин-паша, посланный усмирять провинцию Ван, а затем отозванный на жуткую курдо-армянскую войну (курды в этом деле оказались более удачливы), турецкие войска носили потрепанную униформу, а офицеры продавали лишние порции риса насмехающимся местным армянам, чтобы собрать себе на нищенскую зарплату.

И вдобавок, что Абдул-Гамид мог бы сделать для городов Анатолии, если он все еще стоял перед лицом Балканской проблемы? Македония с ее крайне разнообразным населением тяготела к огромному порту Салоники, и мир здесь можно было сохранять только усилиями военных. Албанцы, получившие санкцию в Берлине, были мало подготовлены к возможной независимости, к тому же до того они были самым лояльным элементом империи. На Крите мир установился лишь с трудом, при участии европейцев, при этом стала ясна одна из центральных истин такого международного участия: миротворцы вовсе не намерены терять свои жизни, поэтому находят повод взаимодействовать с более сильной стороной, а потом распространяют об этом ложь. Это подтвердили куда более поздние события на Кипре и в Боснии – где, как было подтверждено потом, жители Сараево обстреливали сами себя. Сначала международной поддержкой пользовались греки, но затем вспыхнул и закипел другой полномасштабный кризис – «армянская резня» 1894–1896 годов, которая наградила Гладстона аплодисментами за его zaptiehs и mudirs, хотя на этот раз весьма жидкими.

Существовали соперничающие армянские революционные партии, чьи лидеры воображали, что они могут спровоцировать интервенцию западных сил, особенно британских. В конце 1880-х годов произошли вспышки – за выстрелом, таинственно произведенным в мусульман, занимавшихся своими делами возле американского госпиталя в Эрзуруме (в подстрекательстве армянского сепаратизма подозревали миссионеров), последовали обыски, а затем произошли закрытия магазинов. Потом нарушение спокойствия возникло у горной крепости под названием Зейтун, где армяне предположительно прятали в церкви оружие также беспорядки произошли в Сасуне; к югу-западу от озера Ван.

В 1890 году это распространилось на Константинополь, где в армянском квартале Кумкари на Мраморном море прошла демонстрация, которая вышла из-под контроля. Является фактом, что значительная часть армян (и, конечно, тех мусульман, которые всегда имели прекрасные добрые отношения с ними) не хотела беспорядков. В Константинополе многие армяне процветали, многие выполняли полезные работы, и без армян культурная жизнь была бы в значительной степени обеднена: театр des Petits Champs, построенный у меньшего кладбища в Пера (теперь это место занимает телевизионное здание ТРТ), стал лишь первым из них, вскоре к нему добавились другие театры и кинотеатры на Гранд Рю де Пера.