Система имела своих защитников – религиозные реакционеры утверждали, что все идет так, как должно идти, и в любом случае на все воля Аллаха. Абдул-Гамид стоял много выше такого примитивного взгляда, но он уже был старым и усталым. Одним из признаков распада стало то, что сионисты заинтересовались Палестиной. Теодор Герцль, еще один эмигрант из Венгрии, явился на встречу с султаном и очень деликатно поинтересовался: не может ли в обмен на уплату турецких долгов еврейская иммиграция направиться в Палестину – но получил вежливое «нет».

В 1905 году армяне взорвали бомбу у мечети Йылдыз, поставив часовой механизм на время, когда из нее должен был выходить султан. Тот задержался на короткий разговор с шейх-уль-исламом, и бомба взорвалась в толпе, убив или покалечив около семидесяти человек. Существует фотография султана, выглядящего старым, уставшим, без присутствующего в других обстоятельствах благородного шарма: она абсурдно используется для иллюстрации достижений армянской пропаганды.

Затем в 1908 году все проблемы обрушились на империю разом. Прежде всего повсюду начались волнения против неумеренных налогов – неумеренных как минимум относительно существовавших в ту пору. В Эрзуруме армяне и мусульмане выставили общую причину – протест против коррумпированных помощников губернатора. Этот мятеж разросся и был подавлен с большим трудом, иногда с заменой непопулярного губернатора. Затем вспыхнул военный мятеж в районе дислокации Третьей армии на Южных Балканах. Едва ли не в одну ночь режим Гамида пал, и в июле, на фоне огромных демонстраций в центре Константинополя, снова была объявлена конституция.

Абдул-Гамид все еще оставался на троне, но уже как конституционный монарх, с парламентом, который забрал большую часть его прежней власти. Люди, пришедшие к власти, называли себя «младотурками», и в Европе почувствовали некоторое облегчение благодаря тому, что назвали «Турецкой революцией»: теперь Абдул-Гамида можно было ненавидеть.

Термин «младотурки» мы будем использовать и дальше, но сами себя они так не называли, и в любом случае относились к самым различным нациям. Пятьдесят лет тому назад уже существовали конституционные либералы, которые называли себя «молодые османы». Они в основном жили в эмиграции, а их главной целью была секуляризация государства Танзимата. Почему бы теперь не вернуться обратно к добродетелям политического ислама – при котором, конечно, права христиан уважались бы, но без привилегий, которыми теперь обладают христиане?

Парламент, представлявший мусульманское большинство, согласился бы с этим. На деле Абдул-Гамид сделал этот парламент ненужным. В 1889 году, в годовщину Французской революции (когда одновременно появились дешевые билеты на поезда во Францию и местный транспорт в Париже, и итальянские социалисты тоже воспользовались этим, чтобы создать свою партию), Ахмед Риза, эмигрант с хорошими связями, собрал несколько симпатизирующих ему людей и объявил о создании новой партии, которую со временем назвали «Комитетом „Единение и Прогресс“». Армяне тоже присоединились к нему, новое движение поддержал диссидент – османский принц Сабахеддин, племянник султана.

И снова идея была общеосманской – в том смысле, что эти люди не видели альтернативы во взаимодействии между мусульманами и другими конфессиями, но считали, что мусульманское большинство заслуживает ведущей роли, и некоторые из них теперь проявляли интерес к своей турецкой идентичности.

До этого момента слово «турок» использовалось только иностранцами, средневековые итальянцы переняли слово «Turchia» от арабов. В Османской империи ходили шутки о «грубых турках», и двор хихикал, каламбуря, Etrak-i bi-idrak, подразумевая «Турки – ничтожества». Крестьяне говорили и писали по-турецки, но хотя грамматику языка сформировал осман, сам словарь его был арабским или персидским; вдобавок вслед за изменениями в правящих институтах более или менее менялся алфавит и словарный набор, отражая изменения политики. Османский турецкий язык в конце XIX века был полно неловкими архаизмами и был даже более труден для чтения, чем его версия XVII века.

В середине XIX века начала появляться журналистика, и памфлетисты отмечали, что если упростить язык, то увеличится читаемость, и, без сомнения, на дюйм колонки последует куда более достойное вознаграждение. Популярный журналист Намик Кемаль начал писать на упрощенном языке, но читающей публики все еще было ничтожно мало, а 90 % выходящих из печати книг носили религиозное содержание. Интеллигенция читала французские романы, сам Абдул-Гамид не только обожал Шерлока Холмса, но выполнил богатые иллюстрации к Конан Дойлю.

Центральный комитет младотурок состоял из представителей самых различных направлений: принц Сабахеддин был либералом, который верил в мирное сосуществование османов с другими народами и пользовался поддержкой как армян, так и греков; Ахмед Риза настаивал на доминировании мусульман, но в рамках конституции. Существовали убежденные секуляристы, хотя их было немного – они считали прошлое османов не имеющим никакой ценности. Абдулла Севдер, врач курдского происхождения, позднее ставший социологом и выдающимся политиком, открыто выступал в прессе против первичности предписаний Корана и даже говорил, что арабский шрифт абсолютно неудобен для выражения звуков турецкого языка.

Особняком стояли аргументы, касавшиеся образования: почему мусульманские школы настолько примитивнее христианских или еврейских? Выпускники новых школ на иностранных языках были склонны с этим согласиться. Они оканчивали школы святого Бенедикта или святого Иосифа, или даже женскую школу Богоматери в Пангалти, возле Военной академии, их смешило заучивание Корана наизусть, которым занимались в мусульманских школах.

Были еще армейские офицеры. В их среде тоже возникло тайное общество – особенно на Балканах, где многие из них родились. Одним из них был Мустафа Кемаль, впоследствии известный как Ататюрк, хотя он достиг зенита славы только позднее. Его отец рано умер, а мать отослала маленького мальчика в религиозную школу в Салониках, которую он ненавидел. Но даже в юности у него достало силы характера настоять на том, чтобы она отправила его в кадетскую школу, и там он прекрасно учился, став блестящим военным. В этом же обществе оказался и майор Энвер (позднее Энвер-паша), родившийся в богатой константинопольской семье, отличавшийся проницательностью и организационными способностями. Они сошлись с македонским чиновником по имени Мехмет Талар. Он служил на почте, но в те дни это не подразумевало низкого происхождения – почтовые участки занимали величественные здания, а их начальники обязаны были быть неподкупными людьми.

Позднее, когда религиозно настроенные люди стали сопротивляться распространению секуляризма, пошли слухи, что все члены тайных обществ – или евреи, или тайные евреи. В Салониках действительно было много дёнме – евреев, обращенных в ислам, но продолжавших исповедовать еврейскую каббалистику в соответствии с учением Шаббатая Цви, жившего более трех веков тому назад.[49] Утверждалось, что они не настоящие мусульмане, в действительности же правда заключалась в том, что именно дёнме возглавили секуляризацию: они даже организовали школу для девочек в Салониках, названную Исик (Свет). Ныне она имеет в Стамбуле школы-наследницы, от нее ведет происхождение даже один университет.