Нейтан был несколько обескуражен, но испытал облегчение, когда Эми решила подшутить над хозяевами. И теперь, когда над ними уже не висела опасность, что люди, которые до сих пор поддерживали связь с миром его отца, узнают, кто она такая, он признавал, что мог бы считать ее представление весьма увлекательным, если бы не был парализован страхом из-за того, что так глупо подставил ее под удар.

Вся сцена напомнила ему о едком чувстве юмора, присущем Эми десять лет назад. Проницательные и остроумные замечания, которые она делала в адрес окружающих людей, так точно совпадали с его собственными впечатлениями, что Нейтан чувствовал себя так, словно обрел идеального товарища.

А ее слова о том, что здесь, во Франции, она могла быть тем, кем хотела, заслуживали особого внимания.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь об атмосфере Парижа, — согласился он. — В тот самый миг, когда я приехал сюда, что-то в поведении людей заставило меня почувствовать, что начинается новая жизнь. Как будто я могу начисто вытереть доску и писать на ней заново. А может быть, понять, какой я на самом деле… да, это более точно. Потому что ни для кого из них я не представлял особого интереса только из-за того, кто мой отец. — Нейтан бросил мрачный взгляд в сторону двери, где Вильсоны любезничали с очередными гостями.

Эмитист проследила за его взглядом.

— Собственно говоря, учитывая нелюбовь французов ко всем, кто имеет отношение к аристократии, они восприняли бы это как недостаток.

— И это совсем не… не испугало тебя?

— Нет. Революция закончилась. Они перестали казнить людей только из-за их происхождения.

— И все же я иногда чувствую какую-то тревогу, — сказала Эмитист. — Какое-то напряжение в воздухе, как перед грозой. И потом, здесь кругом солдаты. Они болтаются кучками без дела и выглядят нищими и голодными.

— Это правда. Что ж, их трудно винить в этом, не так ли? Они узнали вкус власти. Они сбросили прогнивший режим и годами выковывали военную империю. Теперь им нелегко вернуться к той жизни, которую они вели раньше, если это все, что могут предложить им Бурбоны.

— Как ты думаешь, что будет дальше?

Нейтан усмехнулся:

— Кто знает? Здесь у каждого свое мнение о том, что будет с их страной, начиная с самого последнего уличного торговца и кончая свергнутыми аристократами, которые стекаются назад, требуя возвращения своих поместий. И никто из них не боится говорить открыто. Здесь никто не хочет принимать статус-кво. Все чувствуют в себе силу изменить решительно все. Это так… бодрит.

— Пожалуй… ты прав.

— Для меня это так. Здесь больше нет ничего незыблемого. Кроме того, парижанам нет дела до того, что я устроил в Лондоне такой скандал, что ни одна политическая партия больше не желает, чтобы я представлял ее. Это дает мне ощущение, что прошлое осталось в прошлом. Что с ним покончено. Я освободился от фамильных ожиданий, от своей репутации, от всего. Как если бы мне дали чистый лист бумаги, и все, что я нарисую на нем, теперь зависит только от меня.

Новая жизнь. Да. Эмитист понимала, почему Нейтану так хотелось этого, после всего того грязного месива, в которое он превратил свою политическую карьеру. И разве не ради этого она сама уехала из Стентон-Бассета? Чтобы получить шанс освободиться от того, что ждут от тебя другие, от обязательств, тяжким грузом тянущих вниз?

— Вопрос лишь в том, — сказала она, нахмурив брови, — что с тех пор, как я приехала в Париж, меня стали принимать за женщину легкого поведения. Как ты думаешь, — она бросила на Нейтана озорной взгляд из-под ресниц, — что бы это значило?

— Я думаю, это значит, — ответил он, аккуратно поставив свой пустой бокал на соседний столик, — что настало время проявить свои возможности.

— Неужели?

— Определенно. — Он взял Эмитист за руку и повел ее к ближайшему выходу. — Раз уж ты решила играть роль моей chere amie, — быстро шепнул он ей на ухо, — то пора немного попрактиковаться.

— Значит ли это то, о чем я думаю?

— Да, — твердо ответил Нейтан. — Мы едем ко мне. Я показаль тебе самый важный человек и всех этих влиятельных людей. Теперь ты дольжен отплатить мне за этот удовольствий, — произнес он, насмешливо копируя ее ужасный французский акцент.

— О, — вздохнула она, — какой ты твердый наставник.

— Вот именно что твердый, — согласился Нейтан. — И мои бриджи уже не в состоянии этого скрыть.

Эмитист вспыхнула. А потом начала смеяться. И всю дорогу, пока они проталкивались назад сквозь толпу гостей, поднимавшихся по лестнице, она продолжала смеяться.

Они спешили добраться до его апартаментов как можно быстрее.

— К тому времени, как мы одолеем все эти ступени, у меня уже не останется сил заниматься любовью, — проворчала Эмитист, когда они поднялись на первую лестничную площадку дома Нейтана.

— Тебе не придется ничего делать, — пообещал Нейтан. — Ты просто ляжешь на кровать и позволишь мне делать свою работу.

И он ее сделал.

Эми никогда не чувствовала себя объектом такого преданного внимания. Таких щедрых ласк, обращенных на ее тело. Еще до того, как войти в нее, Нейтан поднял Эми на такие высоты, которые наполняли их соитие особой значимостью. То, что происходило с ними, было так невероятно, восхитительно и настолько превосходило все, что она когда-либо знала и испытывала, что, будь она юной наивной девушкой, Эми могла принять это за любовь.

Тем более что Нейтан предавался этому с таким… восторгом.

— Эми, Эми, о боже, Эми!

Он застонал и содрогнулся всем телом в последней судороге освобождения и затих рядом с ней, зарывшись лицом в ее волосы.

Неудивительно, со вздохом подумала Эми, что многие женщины принимают страстные ласки любовников за нечто более глубокое. Нейтан заставлял ее чувствовать себя любимой.

И впервые в жизни ей не пришлось ничего для этого делать.

— Почему ты такая серьезная?

Эми обнаружила, что Нейтан уже открыл глаза и наблюдал за ней. Когда она так и не нашлась что ответить, он улыбнулся и нежно провел пальцем по ее припухшей нижней губе.

— Ты просто соткана из контрастов, я прав? Увидев, как ты серьезна, никто бы в жизни не подумал, что еще совсем недавно ты вела себя так игриво, в то время, когда другие люди изо всех сил старались произвести впечатление.

— Что ты хочешь этим сказать?

Нейтан пожал плечами:

— Только то, что в тебе много такого, о чем я даже не подозревал… когда знал тебя прежде.

— Я уже не та, какой была тогда.

Честно говоря, она и сама почти не узнавала себя. Эми никогда бы не подумала, что способна просто ради смеха изображать французский акцент и притворяться французской гризеткой. Она всегда была строгой и серьезной, даже в юности. После того как ее сердце было разбито, родные обвинили во всем ее. А потом она прожила много лет со своей язвительной, ненавидевшей всех мужчин тетушкой и склонилась к мысли, что жизнь — это унылое безотрадное бремя, которое нужно просто донести до конца. С тех пор ее единственным развлечением стало выбивать почву из-под ног самодовольных людей вроде миссис Подмор или язвить в адрес окружающих. Теперь ей казалось, что чем больше она удаляется от Стентон-Бассета с его мелочными ограничениями, тем сильнее в ней проявляется другая Эми.