Папа же сел на пол, скрестив ноги, и принялся изучать ее художества. Решение он нашел очень простое: графитовые животные не выдержат натиск обычного карандашного ластика. После его вмешательства на стене останутся разве что вдавленные очертания — следы ее усердия. Стирал он лошадей неделю с лишним — работы в этом доме никогда не занимали меньше. Элиза даже начала задаваться вопросом, уж не нравятся ли папе ее длинноногие творения с густыми веерами ресниц.

Теперь же от них не останется и следа. Раньше это испортило бы Элизе настроение на весь день, который она провела бы, оплакивая остатки закрашенных или вычищенных воспоминаний. Но у нее было настолько прекрасное утро, что разливающееся внутри тепло — сродни тому, которое остается после дремы под ласковыми солнечными лучами, — затапливало все подобные мысли. В первой — свободной — половине дня она научила Броуди прятаться. Прятаться по-настоящему, как это делала она — и он так в этом поднаторел, что найти его не удалось даже Элизе. Ни движения, ни дыхания — она почти могла бы поверить, что он вовсе не прячется, что он не заходил сегодня утром, а просто ей приснился. Броуди не было за диваном в гостиной, не было ни в одной уборной, а в пространство между стенами он забираться не хотел. («Ни за что», — сказал он ей как-то раз, заглянув в люк на потолке кладовой.) А значит, он умело использовал закоулки дома. Очень умело. Она начала обыскивать самые нелепые места: барабан сушилки, морозильную камеру — и боялась, как бы он не залез куда-то, где может задохнуться. Пришлось сдаваться.

— Ну ладно! — крикнула она. — Я сдаюсь! Ты победил! Выходи!

Самодовольно улыбаясь, Броуди выполз из-под шкафа в гостевой спальне. Оказалось, он проскользнул за него через щель внизу задней панели — эту пасть гардероб разинул, после того как Мейсоны отодвинули его от стены.

— Смотри! — Броуди подошел к Элизе и почти ткнул ей в лицо сложенными лодочкой ладонями, будто хотел показать выуженного откуда-то жука. В руках он держал куски засохшей краски, толстые и завитые, похожие на червяков с телесно-персиковыми спинками от старых стен гостевой спальни и бежевыми брюшками — от новых. Элиза разозлилась: мало того, что она продула ему в прятки, за то время, пока она его искала, Броуди успел еще и расковырять ногтями только отремонтированную стену. Но он настаивал, что всего лишь подобрал отвалившуюся краску с пола. Хотелось бы верить.

— Очень красивые, — покивала она. Завитки и правда были по-своему хороши. — Только не ешь их.

Теперь же Элиза слушала, как миссис Лора напевает за работой. Она не пыталась вывести какой-то мотив — просто мурлыкала не обремененные мелодией ноты в случайном порядке. Каждые несколько минут она, покряхтывая, вставала, делала пару шагов и снова опускалась к плинтусу. Ни мальчиков, ни даже мужа она привлекать не хотела — работа требовала слишком большой аккуратности. Малярный скотч уже убрали со стены, и теперь мать семейства Мейсонов докрашивала пропущенные участки и подправляла недочеты. Элизе нравилось проводить с ней время. Почему? Элиза объясняла это себе тем, что женщины ощущались немного по-другому, даже когда просто были рядом и не разговаривали. Возможно, дело было в том самом материнском, присущем любой матери. И любой девочке.

Был вечер среды. Завтра у мальчиков будет последний школьный день. Вероятно, им уже не задавали домашних заданий, но они все равно сидели по своим комнатам. (Или Эдди был во дворе — бродил, как обычно, между деревьями у сарая? В последнее время Элиза не старалась за всем уследить.) Мистер Ник выставлял последние оценки в своем кабинете. Дом казался тихим и почти пустым. Элиза предпочитала шумные вечера, приглушающие ее передвижения, но сегодняшнее спокойствие ее полностью устраивало. Миссис Лора снова встала, зевнула и потянулась, разминая затекшие мышцы.

Днем, перед тем как Броуди ушел, они обсуждали план дальнейших действий: как ему заглядывать к Элизе летом, когда мальчики будут дома. У них всегда были воскресные утра, по которым Мейсоны дружно отправлялись в церковь. В конце концов, будут же они уезжать то в отпуск, то на пляжи по выходным, то к родственникам на север. А может, пока мистер Ник будет пропадать в летней школе, а миссис Лора — в офисе, Маршалл найдет себе новую подработку, а Эдди… Ну, например, его отправят в летний лагерь.

В случае неожиданного отъезда Мейсонов на семейный ужин или что-нибудь в этом роде Элиза должна будет повесить на окно гостевой спальни свою футболку с единорогом — этот флаг подскажет прогуливающемуся по дамбе Броуди, что берег чист. План был вполне рабочий, и чем дальше они его шлифовали, тем большее облегчение она испытывала: последние несколько — или даже ужас сколько — дней надвигающееся лето давило на нее тяжким грузом.

Подушкой в стене гостевой комнаты ей служил сборник скандинавских мифов. Она почти дочитала его и решила на какое-то время отложить и полистать пока другие книги, которые забрала у Эдди. Элиза не хотела, чтобы мифы переместились в пылящуюся в углу маленькую стопку прочитанных произведений. Законченная книга уже не оживает по ночам, не укутывает во сне. Она становится самой обыкновенной вещью, которую хранят на память. Она перестает жить. Воскрешенные ей истории мертвым грузом ложатся меж закрытых страниц. Элиза продолжала читать рассказы скрепя сердце. В последней из открывшихся ей легенд сыновья Одина, Тор и Локи, были посланы в мир злых ледяных великанов[17]. Чтобы проскользнуть через границы незамеченными, два мужественных бога переоделись в красивых, изящных женщин. История была глупой, но полной действия, приключений и интриг — Элиза едва удерживалась от того, чтобы не проглотить ее слишком быстро. В какой-то момент король ледяных великанов сказал Тору, что никогда не видел у женщины настолько роскошной бороды, — Элизе пришлось закусить руку, чтобы не рассмеяться во весь голос. Ей тут же представился Тор, задумчиво поглаживающий свою густую рыжую бороду и убирающий ее обратно, под кружевной воротник. Бог поделился с ледяным королем секретом гладкости волос — неустанный каждодневный уход. Сидящий рядом с ним Локи покивал, подтверждая каждое сказанное слово. Перед мысленным взором Элизы он восставал в обличье Броуди: в черной маске, плаще и огромной широкополой шляпе в цветочек.

По коридору пробарабанили шаги, и в дверях раздался голос мистера Ника.

— Эй, — позвал он с такой нежностью, какой Элиза давно от него не слышала. — Как у тебя тут?

— Вполне успешно, — откликнулась миссис Лора.

— Смотрится отлично. — Он помолчал, так и застыв в дверях. Должно быть, наблюдал за ее работой. — Безумие какое-то. Этот год. Этот дом.

Миссис Лора постучала кисточкой по стенке малярного ведерка. Элиза представила, как она поворачивается к мужу и ее губы изминает усталая улыбка.

— Ты помнишь, какой скоро день? — спросил он. — Или так увлеклась реконструкцией этого нашего невозможного особняка, что все повылетало из головы?