Они были готовы к встрече. Маршалл сунул в задний карман второй складной нож. Он попытался посильнее заточить его одним из маминых кухонных точильных камней, но безуспешно — лишь поцарапал боковины лезвия. Тем не менее проверка на собственном пальце выявила более чем достаточный режущий потенциал ножа. В протыкающей способности острия сомневаться и вовсе не приходилось.

Эдди надел рюкзак, который Маршалл подарил ему на день рождения. Сверху торчала старая алюминиевая бейсбольная бита. Всякий раз, когда они открывали очередную дверцу шкафа или опускались на четвереньки, чтобы заглянуть под кровать, Эдди слегка дрожащими руками выуживал ее и выставлял перед собой. Толщиной она была с его предплечье, даже больше. Он такую и в руках-то не держал. Физкультуру он всегда проводил в сторонке, сидя на гимнастическом бревне у турников. Держать биту между собой и темнотой кладовок, пока Маршалл протягивал руку, чтобы включить свет, было неоспоримо приятно. Стоило зажмуриться, сжать рукоять — и бита превратилась бы в большой, богато украшенный рыцарский меч. Но они искали, распахивали дверь за дверью, заглядывали за углы — разве можно закрыть глаза, когда и моргнуть-то страшно?

Скорее всего, ответ ожидал их именно здесь. Обыскивая дом, они то и дело проходили мимо чердачной двери, но даже не смотрели в ее сторону, будто боялись сглазить. Однако они сами не до конца понимали, чего именно так опасались, надеялись ли не найти там никого и понять, что все это было лишь плодом их разыгравшегося воображения, или же жаждали встретиться с тем, кто прятался в их доме.

Когда они наконец оказались перед входом на чердак, Эдди почувствовал некоторое облегчение: они обшарили весь дом и ничего не нашли — теперь он мог безошибочно указать, где притаилось это нечто. С другой стороны, сам чердак, казалось, был наготове. Ждал их, выгнув спину.

— Готов? — спросил Маршалл и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь.

Дробному стуку дождя по крыше аккомпанировал жужжащий вентилятор. На самом верху лестницы тусклым светом маячило чердачное окно. Они бок о бок медленно поднимались, деревянные ступени постанывали под ногами. На полпути их обдало жаром — так, будто они головой вниз нырнули в прогретый бассейн. Про себя Эдди отметил, что это всего лишь теплый воздух — он легче, поэтому поднимается.

На верхней площадке мальчики остановились и вгляделись в тени за ящиками, старой мебелью и техникой. Толстые кровельные гвозди сорняками торчали из деревянных балок.

— Я зажгу свет, — сказал Маршалл и направился к мерцающему раскаленно-оранжевым выключателю. Центр комнаты вспыхнул красками, но пространства за картонными и пластиковыми ящиками и за темными чемоданами оставались серыми и бесформенными.

— Какой у нас план? — спросил Эдди. Они были окружены со всех сторон. Чердак казался отдельным домом. Чужим домом.

— Ну, — протянул Маршалл, — например, просто передвинем ящики? — Он протиснулся между стопкой картин и набитыми мусорными мешками к стене, пригибаясь под ощетинившимся гвоздями низким потолком. — Заглянем прямо отсюда. — Маршалл достал из заднего кармана фонарик и посветил в щель между скатом крыши и полом. Потом развернулся и направил луч фонаря вдаль — на противоположную сторону чердака. — Пошли.

Мальчики двинулись, и мансардный этаж застонал — казалось, сам огромный дремлющий дом зашевелился, ворочаясь с боку на бок. Ребята открывали коробки, вытаскивали зимнюю одежду и старые игрушки в поисках свернувшегося под ними незнакомца. Рылись в грудах украшений к праздникам. Вдруг Маршалл вскрикнул. Эдди взвизгнул в ответ и со всей силы вцепился в бейсбольную биту за спиной.

— Все в порядке! — Маршалл поднял руку и жестом велел Эдди успокоиться. — Просто гребаный кактус. Палец уколол. Стоял в рождественском венке. — Он пососал палец и огляделся. — Какого хрена он вообще там делает?

Поиски продолжились. Они открывали ящики видавшего виды шкафа, ползали на четвереньках, заглядывали с фонариком под металлическую громаду кондиционера. Ветер швырял воду в маленькое окошко, дождь упорно барабанил по крыше. Так прошло десять минут. Двадцать. Наконец Эдди нашел его. Удивительно маленький. Столько поисков, результат которых поместится в его ладонях. Эдди подозвал брата к чердачному окну:

— Смотри.

Отпечаток чьей-то босой ноги размером поменьше их, почти высохший, почти утопший в деревянном полу. За окном был только дождь. Каждая новая капля рябью проходилась по наплаканным им лужицам на крыше. Следы на полу вели внутрь. Будто кто-то, услышав, как они обыскивают все внизу, распахнул чердачное окно, собираясь выбраться на крышу. Но, ступив одной ногой на мокрую черепицу, передумал уходить и вернулся в дом.

— Оно все еще здесь, — заключил Эдди.

Фанерный пол прогибался под их ногами, упираясь ей в живот. Поперечные балки сковали Элизу по вытянутым вдоль тела рукам. Они стояли у нее на груди. Выдавливали воздух из легких. Она чувствовала себя заживо похороненной и боролась с желанием пнуть нависшую над ней доску коленом. Они не разговаривали. Просто стояли над ней. И, кажется, общались жестами. Вертелись, осматривались. Элиза с трудом, маленькими глотками втягивала воздух в сдавленную грудь, шевеля губами, словно золотая рыбка.

Уж не решили ли они раздавить ее?

Потом мальчики все же отправились дальше, освободив ее. Элиза вздрогнула. Нечаянно. Фанера над ней стукнулась о соседнюю доску — она напряглась всем телом, но братья не остановились. Не услышали. Они вернулись в центр комнаты и какое-то время стояли на лестнице.

Элиза прижалась лбом к фанере. Каждый вздох отдавался болью в грудной клетке. Кровь пульсировала в висках. Она пыталась разобрать, о чем они говорили.

Чуть раньше, поняв, что они обыскивают дом, Элиза попыталась выползти на крышу и сбежать, но не смогла. Дождь прошелся по ноге дробью тяжелых холодных капель, резко дохнуло холодом и влажностью, подоконник был слишком скользким, чтобы за него ухватиться, — внутри было безопаснее. Тогда.

Но теперь они перешептывались. Элизе не удалось разобрать ни слова. Мальчики могли говорить так тихо лишь по одной причине: они знали, что она рядом.

Маршалл и Эдди в унисон зашагали вниз по лестнице. Петли чердачной двери взвизгнули, и она издевательски медленно закрылась.

Элиза не шелохнулась. И не двигалась так долго, как только могла.

Наутро дождь кончился. Безоблачное рассветное небо ярко-розовым отражалось в окнах. В воздухе подрагивал туман. После бессонной ночи цвет казался и вовсе нереальным: должно быть, усталость играла со зрением злую шутку — разве восход мог окутать дом этим туманным сиянием? За окном: по дубам, по размытому дождем газону, по серому гравию подъездной дорожки — разлилась та же оранжево-розовая дымка. Как в старом стишке: если небо красно поутру…[19]