– Ты, солдат, на эту тему с товарищем сержантом поговори, – посоветовал я. – У него под началом твой идейный единомышленник служит, ефрейтор Нурбаев называется.

Коваль хохотнул и повернулся к нам. В этот момент старик чиркнул спичкой, прикуривая очередную самокрутку. Вспышка выхватила убогий антураж землянки: рыхлый песчаный пол, узкую лежанку у стены, широкий пенек-сидушку и обитателя этой норы – бледного худого солдата с серым лицом и большими вытаращенными глазами.

– Ты тут бессменно, что ли? – спросил я в шутку.

– С утра заступил, – ответил солдат.

Спичка погасла, и из темноты потек ядреный махорочный дух.

– Пошли отсюда! – скомандовал я, поперхнувшись.

Свет и свежий воздух показались в сто раз прекраснее после пребывания в вонючем схроне. Мимолетом я даже пожалел оставшегося под землей солдата. Но оказалось, что он вылез за нами и уже подставлял под стариковский кисет свернутую кульком бумажку. При нормальном освещении боец вовсе не выглядел обитателем подземелья, да и не бледный он был, просто чуть засыпанный песком. Впрочем, после пребывания под землей мы все оказались припорошены мелкой рыжеватой пылью.

– Ну бывай, – кивнул Коваль солдату. – Мы пошли.

– А на спектакль разве не останетесь? – спросил тот.

– Какой спектакль?

– Да вон же. – Солдат ткнул нам за спины.

Я обернулся и вздрогнул. Невдалеке, чуть покачиваясь, неспешно плыло над землей зловещее чучело: набитый соломой немецкий китель, увенчанный мятым жестяным ведром с лихо заломленной эсэсовской фуражкой. Судя по черной челке, выбивающейся из-под козырька, и штрихам-усикам, намалеванным над пробоиной в ведре, изображающей рот, чучело претендовало на роль Гитлера. Косвенно об этом свидетельствовала и табличка, надетая на его шею: «Hitler Kaput».

– Наш спектакль весь полк ходит смотреть! – с гордостью заявил солдат.

Не сговариваясь, мы двинулись поближе к чучелу и вскоре увидели обслуживающий персонал: один солдат нес длинную палку с Гитлером, следом шел второй боец с красным рупором, на котором белели трафаретные цифры «03». За их спинами в ходе сообщения толпились солдаты, множество радостно улыбающихся голов высовывалось из верхних окопов, и даже на холме виднелись зрители, причем, как мне показалось, в офицерской форме.

Гитлеровод тем временем воткнул палку в дно окопа и принялся плавно раскачивать чучело из стороны в сторону. Второй боец выставил рупор над бруствером и набрал в грудь побольше воздуха.

– Faschistischen Schweine! Alles kaput! Sie wird sterben![6] – покатился к немцам отдающий металлом истеричный вопль.

Я посмотрел в сторону немецких позиций – и снова вздрогнул. Над их передним краем медленно поднялось в воздух ответное чучело: серый френч, голова из мешковины и фуражка с красным околышем. Под палкой, изображающей нос, торчали пышные усы. На случай, если усов окажется мало для узнавания, в правой руке чучела имелась большая дымящаяся трубка.

– Рюсськи свин! В сибир! Расстеляйт накуи! – долетел до нас грозный бас.

– Третий год воюют, а русский выучить не могут! – посетовал за моей спиной дед. – Культурная ж нация была, куда все подевалось? Стыдно!

Он решительно протиснулся между мной и стенкой окопа, подошел к солдату с рупором, дернул его за рукав гимнастерки и что-то сказал. Солдат недоуменно уставился не невесть откуда взявшегося старика, потом покосился в мою сторону и, поколебавшись, отдал ему рупор.

– Russisch lernen, die Dummkopf, in der Hölle alle Inschrift auf ihm![7] – проорал дед в сторону немцев.

Фашистское чучело заметно дернулось и медленно завалилось на спину. Несколько секунд над рекой стояла тишина. Потом над водой разнесся тоскливый вопль:

– Es ist nicht wahr![8]

С немецкого берега ударил одинокий выстрел. Кто-то из наших ответил. И понеслось. Пули засвистели над окопами, песчаные фонтанчики вздыбились на бруствере. Перестрелку энергично подхватили пулеметы. Сверху несколько раз грохнуло, и на том берегу расцвели песчаные разрывы. Над нашей головой раздался противный вой, и вдруг земля ушла из-под ног – я повалился на старика, а сверху нас накрыл тяжелый вал песка.

– Ну а зачем ты его на позиции-то потащил? – проворчал шеф, снова усаживаясь за стол.

– Как зачем? Чтобы он мне показал, где там этот Кламмер сидит.

– И что? Ты его прямо оттуда выкрасть планируешь?

Да… Я поморщился. Действительно, зачем мы туда потащились-то?

– Ну вдруг будет наступление! – привел я не очень убедительный аргумент.

– Не будет тут никакого наступления, – помотал головой шеф. – В ближайший месяц точно. Тем более, как я понял, у тебя другой план?

– Ну да, я же докладывал. Фюрер… то есть старик этот, машинист. Я его обратно переправил. Он нам поможет этого Кламмера схватить.

– Нам поможет или им? С чего ты взял, что он будет на нас работать? Он же немец.

– Он русский немец. И зверье это не меньше нашего ненавидит.

– А в чем его роль? Ты без него не выяснишь, где эта ихняя лаборатория?

– Есть у меня насчет него еще одна мыслишка. И вообще…

– Вот именно! Вообще! Обсудить со мной не посчитал нужным?

– Если бы я его не отправил, его бы у нас забрал этот Дерюгин.

Полковник вздохнул и, бросив на стол фуражку, устало провел ладонью по бугристому черепу. Я тоже вздохнул и уселся напротив. Посмотрел на часы – начало седьмого вечера. А казалось, что сейчас глубокая ночь: прежде всего, наверное, из-за тусклого освещения в землянке. Ну и событий за день произошло предостаточно.

– Про этого лейтенанта Андреева что-то выяснили? – спросил я, чтобы разбавить унылую тишину.

– Весьма мало. – Мощин дернул щекой. – Полк наскребали по сусекам, сам знаешь, так что в плане личного состава тут у нас сборная солянка. Твоего Андреева зацепили в Киеве на распредпункте. Только из госпиталя явился.

– А до этого где служил?

– Вот тут у меня полный послужной список.

Шеф, покопавшись в одной из папок, протянул мне несколько листов. Я убрал в планшет, поблагодарил. И снова замолчали.

– В госпитале он лежал вместе с твоим сержантом Ковалем, – сказал вдруг шеф.

И пристально уставился на меня. Я почесал нос, чтобы закрыться от этого взгляда. Нет у меня никакого желания трясти Коваля… Ни желания, ни возможностей. Но вот как объяснить шефу, что нельзя подозревать товарища, вместе с которым воюешь?