– Тут, наверное, половина личного состава из киевских госпиталей, – пробормотал я недовольно.

– Это точно! – внезапно согласился Мощин. – Но Коваль вместе с Андреевым ехал в эшелоне, что разбомбили под Прилуками. В мае месяце. Тоже совпадение?

– Не знаю. Спрошу.

– Спроси, спроси, – покивал Мощин, все еще разглядывая меня в упор. – Боевые соратники должны быть друг с другом откровенны, правильно?

За спиной скрипнула дверь. Я обернулся и в первый миг испытал облегчение: неприятный разговор придется прервать. Но тут же осознал: предстоящий разговор, пожалуй, будет еще неприятней.

В землянку вошел полковник Казначеев, командир нашего 1078-го полка. Я вытянулся по стойке «смирно», вскинув руку к фуражке. Краем глаза увидел, как медленно и печально поднялся над столом Мощин.

Полковник Казначеев принадлежал к тому типажу, который в агитках именуют «орлами-командирами». Во всем его облике чувствовалась армейская закваска: невысокий, поджарый, со строгой выправкой, худое скуластое лицо украшено аккуратными рыжеватыми усами. Было ему под пятьдесят, но возраст выдавал только взгляд – умный и усталый.

Полковник молча прошел к столу и осторожно, будто опасаясь, что может упасть, опустился на мой стул. Шеф тоже сел. Я остался стоять.

– Чего вы тут с комиссаром не поделили? – спросил комполка.

Манера речи у него соответствовала внешности: тихий, спокойный голос, в котором нет-нет да и проскакивал басовитый командный «потенциал».

– Да вот, – иронично хмыкнул шеф. – Грозился на нас члену военного совета нажаловаться.

– Федор Степаныч, я же просил вас… – упрекнул Казначеев.

– Прощенья просим, Сергей Аристархович, – развел руками Мощин. – По-мирному не получилось. Сам понимаешь, не в моих интересах заострять, но хамства терпеть я не буду.

– Хамства? – Полковник удивленно вскинул бровь.

– Именно! – кивнул шеф.

– А я думал, по хамству у нас тут уже есть специалист. – Казначеев со злой усмешкой кивнул в мою сторону. – Но оказывается, что и комиссар не подарок, да?

– Сука он, – буркнул я себе под нос.

Но Казначеев, видимо, услышал. Нахмурился, покрутил ус. Достал папиросу, размял в пальцах.

– Мы с Дерюгиным из-под Киева в 41-м выходили… – прикуривая, сквозь зубы сказал Казначеев. – Я ротой командовал. А он тогда тоже комиссарил. В 45-м пехотном. Так получилось, что выходили вместе. Человек двести нас прибилось под его командование. Вы знаете, что было под Киевом?

Мощин коротко кивнул.

– Ну вот, – протянул Казначеев. – Решили прорываться к нашим. Почти все раненые. Но зато два полковых знамени сохранили. Четыре дня шли. Несколько раз бой принимали. В последний момент, когда через линию фронта прорывались, Дерюгин с добровольцами, человек двадцать, остался прикрывать. Долгое время думал, что погиб он тогда. Но оказалось, вытащили. Четыре ранения, одно, можно сказать, смертельное. Поэтому его так и раздуло, раньше-то посуше меня был…

Полковник замолчал, посасывая папиросу. Глаза его потухли, затуманились: видно, вспоминал ту осень сорок первого года, которая для страны чуть не закончилась катастрофой…

– В Киеве у Дерюгина семья осталась. Не смог вывезти. Жена – еврейка. Трое детей. Без вести пропали. А его после госпиталя комиссовали подчистую. Долго бился с эскулапами, просился на фронт. Как раз, когда вот этот мой полк сколачивали, я его встретил. Объединенными усилиями дожали медкомиссию – и вот снова служим вместе. Чем я очень горжусь.

Полковник затянулся, впечатал окурок в пепельницу и первый раз с момента появления в землянке взглянул прямо на меня:

– Так кто из вас сука, лейтенант?

Он поднялся, кивнул нам и двинулся к выходу. Возле самой двери обернулся:

– Рапорт комиссар писать не будет. Я соврал ему, что у лейтенанта Зуева было очень важное и очень секретное задание.

Полковник вышел, а мы с шефом стыдливо переглянулись, как нашкодившие школьники. Я уселся на место Казначеева, достал папиросу. Мощин, рассматривая стол, тоже прикурил. На скулах его расплывались малиновые пятна. И тут я понял, что надо делать.

– Шеф, я сейчас вернусь!

Мощин уставился на меня и сразу догадался – в плане угадывания по лицу у него был талант.

– Давай! – облегченно улыбнулся он.

Выскочив из землянки, я быстро пошагал к штабу. Вечерело, солдаты гасили разведенные по краю поляны костры. Перекликались поздние птицы, за перелеском, над позициями, в темнеющем небе уже висела одинокая осветительная ракета.

У комплекса командных землянок я замер, но быстро сориентировался, сбежал по ступенькам и толкнул дверь. Обиталище комиссара состояло из двух комнат – в передней посредине стоял низкий стол, окруженный дубовыми чурбачками, а дальше, за перегородкой, располагались личные покои.

Сейчас в землянке был только один Дерюгин. Он стоял у стола, склонившись над картой. Увидев меня, удивленно выпрямился.

– Товарищ майор, разрешите обратиться? – решительно, пока не угас порыв, выпалил я с порога.

3 октября 2016 года. Чернобыль

Мы подходим к железной двери. Маленький иллюминатор, прикрытый занавеской, освещен – Хирург у себя. Я оглядываюсь на товарищей, они кивают. Колочу по металлу кулаком. Спустя полминуты щелчок – дверь открывается.

– Что надо? – Хмурое лицо Хирурга выглядывает в коридор.

– Амулет Армады и кое-какая информация, – заявляю я.

Да, вырвалось… Думали-думали, целую стратегию беседы разработали, роли распределили. Но как-то вот само получилось. Возможно, так даже лучше: Хирург не дурак, с Хирургом хитрить тяжело.

– Ты, Глок, умом тронулся? – интересуется он, вскользь оглядывая моих друзей.

Да, умом тронулся – иначе не скажешь. Сунуться ночью в Зону. И причем второй раз! Я еле различаю в темноте ее силуэт. Идем по тропинке примерно в направлении Припяти. Рядом сопит Чапай. У него ПНВ, и он, надеюсь, различает обстановку намного лучше. Мы отпустили ее вперед шагов на пять – чтобы не мешать и не отвлекать. Не знаю, впрочем, насколько применимы эти понятия к шатунам.

– Видимо, она на шоссе выйти хочет, – шепчет Чапай.

Шелестят невидимые деревья. В небе острый, по-зимнему холодный месяц. Ветерок подтаскивает с болот запахи гнили и еще чего-то неуловимо знакомого. Подошвы ее кедов размеренно мелькают впереди. Совсем недалеко в траве возится кто-то крупный.

– Глок, а ты уверен, что она ведет нас куда надо?

– Я вообще не уверен, что она нас ведет.

Тропинка забирает в гору. На вершине холма располагается шоссе, про которое говорил Чапай. «Дорога желаний» – так его называют. Потому что это шоссе ведет прямиком к АЭС. Точнее, вело. Если пойдем по нему – хорошо. Асфальт там не в лучшем состоянии, но это все же намного легче, чем идти по пересеченной местности.