Она волновала его и дарила ему ощущение счастья, потому что будила в нем безрассудные инстинкты, не потакая им, что было бы и унизительно, и опасно. В ее дерзких голубых глазах, казалось, таится огромное, почти пугающее знание тех глубин, в которые разгоряченная кровь способна увлечь мужчину и женщину; это были глаза авантюристки – щедрые, бессовестные, безжалостные, – но он мог смотреть в их наглые глубины и смеяться, потому что благодаря ей осознавал и собственную силу.

У нее была прелестная манера искоса поглядывать на него, надув губы, и он чувствовал себя веселым озорным мальчишкой, который водит ее за нос. Она нравилась ему, потому что, когда он говорил откровенно и просто, с деланной невинностью, она не верила ни единому его слову, и ее глаза отвечали: “Нечего мне лапшу на уши вешать! Уж я-то тебя знаю. Ты из тихих, да-да, из тихих и опасных. И ты еще рассказываешь об отдыхе с женой и детьми? Тоже мне! А теперь давай, скажи, кто она на самом деле?”

С ней он чувствовал себя настоящим повесой, и это было приятно; ему нравились ее искусные намеки на то, будто бы за ним тянется след разрушенных семей. Он брал свою пинту пива и уходил с выражением, которое говорило: “Ну, Рози, ничего-то от тебя не скроешь!”

Ему было немного не по себе при мысли о презрении, которое отразилось бы в ее глазах, узнай она, каков он на самом деле, и все же казалось, что она изобразила бы это презрение лишь для того, чтобы скрыть восхищение – восхищение, каким все женщины, подобные ей, должны втайне проникнуться к простому честному мужчине, которому нечего скрывать.

Да, ему нравилась Рози. C ней отпуск становился куда лучше. Особенно волнующим было то, что семья ничего об этом не знала.

Они проходили мимо “Герба Кларендонов” по дороге от вокзала, но тогда он едва взглянул на него. Днем здесь было скучно и неинтересно, и даже Рози, подумал он, выглядела бы не совсем так, как в веселом вечернем свете.

Но теперь, уже приблизившись к бару, он вдруг – совсем неожиданно – решил, что не пойдет туда сегодня вечером. Он очень устал и чувствовал себя вялым из-за душевного переутомления.

С Рози и особенно с новыми друзьями, с которыми ему предстояло встретиться, очень многое зависело от первого впечатления. Если блеснуть остроумием в обществе новых знакомых при первой встрече, он будет пользоваться репутацией весельчака все две недели, но он был уверен, что сегодня не придумает ничего толкового. Из-за усталости его могут счесть занудой, и каждый последующий вечер люди, с которыми он больше всего хотел бы поговорить, будут его сторониться.

Рисковать не стоит: он просто пройдет мимо и заглянет в окно, чтобы убедиться, что Рози все еще там.

Окна были матовыми снизу и скрывали сидящих за столиками людей от посторонних глаз, но барная стойка, за которой стояла Рози, была чуть-чуть приподнята над полом, и если она там, то он легко сможет увидеть ее с другой стороны дороги.

Он перешел улицу, не доходя до двери, чтобы не столкнуться лицом к лицу с кем-нибудь из старых знакомых – а то еще затащат его внутрь. Он остановился напротив “Герба Кларендонов”, но ему пришлось немного подождать, пока отъедет автобус, загораживавший окно.

Там было так же ярко и весело, как всегда; тени посетителей проплывали туда-сюда среди силуэтов пивных кружек. А вот и Рози! Он увидел ее между двумя мужчинами у стойки. Рози была в ярко-синей блузке, а за ее спиной возвышались великолепные стеллажи: в каждой декоративной нише стояли бутылки со стаканами и лежали сигареты, за каждой полкой висели маленькие зеркала, а роскошный красно-золотой кассовый аппарат был таким красивым и так сверкал, что мистер Стивенс был почти готов к тому, что сейчас вот-вот заиграет музыка и все начнет медленно вращаться.

Он некоторое время наблюдал, как она разговаривает с лысым мужчиной; потом она отошла к стойке, чтобы обслужить другого посетителя, и исчезла из его поля зрения.

Он был практически уверен, что она будет на месте: она стала все равно что частью “Герба Кларендонов”, и он не мог представить бара без нее. Увидев ее через окно, он почувствовал, как развеялись последние тревоги этого дня, и теперь все, чего он хотел, – это лечь в постель.

Он пересек дорогу, прошел через Галерею, миновал театр и спустился на набережную. Вдалеке, за полосой песка, бормотало море. Оркестр играл, но он не остановился – только зашагал в такт задорному маршу. Чем дальше он шел, тем больше редела толпа; свежий вечерний воздух бодрил тело, но словно убаюкивал разум. Луна еще не взошла, и на Сент-Мэтьюз-роуд после ярко освещенной набережной было очень темно. Он хорошо знал, где находится “Прибрежный”, но все же один раз по ошибке остановился, еще не дойдя до него.

Плащ Мэри висел в прихожей: значит, дети вернулись и легли спать. Он прошел в гостиную, отхлебнул эля из бутылки, которую открыл к ужину, и присел на несколько минут, чтобы докурить трубку.

Время от времени, смеясь и разговаривая, за окном проходили отдыхающие, но, когда их голоса уже было не различить, становилось так тихо, что он слышал далекий, похожий на звон колокольчика шум в ушах.

Вчера вечером в это же время он докуривал трубку в гостиной у себя дома. Поверить невозможно. Казалось, это было неделю назад, месяц назад. Он вспоминал сегодняшние события и удивлялся, как много всего могло произойти за один день. Носильщик Райслип, их несостоявшийся попутчик мистер Беннет, люди в поезде – все они превратились в туманные силуэты полузабытого прошлого. Даже Корунна-роуд казалась далеким воспоминанием.

Но он знал, что время движется равномерно только по циферблату часов – для людей оно может еле ползти и почти останавливаться, мчаться, перескакивать через пропасти и снова ползти. Он знал – и это вызывало у него легкую грусть, – что в конце концов время всегда наверстывает упущенное. Сегодня оно двигалось на ощупь, как паровоз в тумане, но с каждым часом оно будет набирать скорость, и дни пролетят мимо, как маленькие перегонные станции. Через две недели, в последний вечер отпуска, он будет сидеть в этой самой комнате, думая о том, что первый день, казалось, был только вчера, и сожалеть о потерянном времени…

Однако это было глупо; гораздо лучше измерять отпуск часами и минутами, сотнями часов, тысячами минут, каждая из которых густо насыщена интересными событиями.

Погода была великолепной. Прогнозы обещали, что она останется такой надолго. Что-то подсказывало ему, что этот отпуск будет лучшим в их жизни.

Он допил пиво, положил трубку на каминную полку и убрал разбросанные вещи по местам. Потом подошел к двери и выключил свет.

Луна уже взошла и вовсю светила через красную полоску цветного окна в коридоре. Он вспомнил, что прошлым вечером видел луну сияющей над Хрустальным дворцом у себя дома, и, тихо поднимаясь в спальню, подумал о безмолвном маленьком домике на Корунна-роуд, где ступени лестницы время от времени потрескивали в тишине, сжимаясь от прохлады, пришедшей на смену дневному теплу.

Двое рыбаков в одинокой маленькой шлюпке были единственными, кто видел восход солнца над Богнором воскресным утром; две маленькие темные фигурки в свитерах рывками вели лодку по спокойному сумеречному морю бутылочно-зеленого цвета. Лодка врезалась в пляж со скрипом, который эхом прокатился по безмолвному побережью, и они вытащили ее на берег, чтобы не захлестнуло приливом. Они закинули корзины за плечи и вышли на пустынную набережную; их дыхание клубилось в воздухе маленькими седыми облачками.