Богнор дремал после долгого беспокойного дня, проведенного под субботним солнцем; ни одно окно на побережье даже не моргнуло занавешенным глазом, когда рыбаки проходили мимо, мягко шлепая резиновыми сапогами. За ними чернел угрюмый пирс, похожий на скелет гигантского чудовища, зарывшегося передними лапами в море. Звезды гасли, и вдалеке – между морем и пологим хребтом холмов – поднималось слабое янтарное свечение, испещренное тоненькими полосками облаков.

Рыбаки по природе своей не циничны – иначе эти двое могли бы скривить губы при виде рядов бледно-серых спящих домов, могли бы представить, как через два часа, когда день уже вступит в свои права, люди по обеим сторонам дороги подойдут к окнам, отдернут шторы и радостно позовут остальных смотреть, будто бы солнце выскользнуло из моря именно в тот момент, когда они вылезли из постелей.

Одинокий полицейский прислонился к парапету набережной и наблюдал, как краешек солнца показался над далеким черным склоном Бичи-Хед, где скалы спускаются навстречу морю. Вскоре он медленно отвернулся, словно убедившись в том, что солнце не причинит никакого вреда. Потом зевнул и вытащил часы.

Море заискрилось, и на берег высыпали крошечные фигурки в комбинезонах: это небольшое войско уборщиков явилось собрать мусор и привести набережную в порядок для людей, которые еще спали на верхних этажах.

Трава вокруг эстрады была усеяна скомканными программками, пустыми сигаретными пачками и пакетиками из-под конфет; в нарастающем свете утра под одним из стульев обнаружился женский зонтик. В верхней части пляжа валялось несколько бутылок и банановых шкурок, изредка попадались недоеденные булочки.

Маленькие фигурки в комбинезонах молча ходили взад-вперед, собирая мусор и запихивая его в тележки. Один из уборщиков нашел зонтик, подозрительно покосился на него и отложил в сторону. Потом указал на него напарнику и, помолчав, сказал: “Чей-то зонтик”.

Человек в форме, позвякивая ключами, быстро прошел по дороге, отпер какую-то дверь и двинулся дальше к пирсу.

Тележка молочника свернула на набережную и с грохотом покатила к эстраде. Шум заставил спящих повернуться, удовлетворенно вздохнуть и продолжить спать на другом боку.

Солнце набралось сил и прогнало угрожавшие ему облачка. Над береговой линией в ясном небе гудел прозрачный, как крошечная рыбка, гидроплан. Богнор медленно заворочался и протер глаза.

Было около восьми часов, когда мистер Стивенс сделал именно то, чего ожидали бы от него рыбаки, будь они циниками. Его сон постепенно становился все более чутким, ненадолго отступая совсем, и в такие мгновения что-то подсказывало мистеру Стивенсу, что утро ослепительно прекрасно. Наконец он заворочался, окончательно проснувшись, и открыл глаза. Миссис Стивенс еще спала на холмистой равнине за валиком; он не стал ее будить, тихонько слез с кровати, на цыпочках подошел к окну и отодвинул штору.

Дорога сверкала в лучах утреннего солнца. Он осторожно открыл окно и высунулся наружу прямо в пижаме, чтобы подышать. Лицо у него по-прежнему горело от вчерашнего порывистого ветра, а после сегодняшнего солнца цвет его кожи еще на оттенок приблизится к восхитительному бронзовому, которому после его возвращения позавидуют сослуживцы. Он испытывал приятный голод; ему хотелось запеть, но он сдержался и бодро повернулся, чтобы идти в ванную бриться.

Мистер Стивенс сделал шаг вперед и вздрогнул: одеревеневшие мышцы икр пронзило острой болью.

Он остановился, положил руку на латунный набалдашник кровати и тут вспомнил. Конечно, это все парусиновые туфли. Он и забыл, что в прошлом году случилось все то же самое. После первой прогулки в туфлях на плоской подошве у него всегда уставали ноги. Всего лишь небольшая скованность в мышцах, которая скоро пройдет, но поначалу это ощущение его по-настоящему напугало, и в голове пронеслись мысли о ревматизме и болях в пояснице – было бы жестоко схлопотать их в отпуске. Он направился в ванную с большим облегчением.

Когда все семейство село завтракать, отдыхающие уже потянулись к морю. Девушка из дома напротив наслаждалась солнечным теплом, сидя на каменной балюстраде и болтая длинной загорелой ногой. В некоторых окнах виднелись головы людей, собравшихся за столом.

Начало безоблачного дня в отпуске ощущается по-особому; в нем есть взволнованное шуршание, как будто кто-то в предвкушении потирает друг о друга над крышами невидимые ладони, и тихий гул, который словно исходит от множества людей, собирающих ведерки и лопатки, журналы и пляжные полотенца: все пытаются убедить себя, что нет нужды спешить, но все равно отчаянно стремятся вырваться из-под власти досадных мелочей, которые удерживают их в тени комнат.

Время от времени в дверях какого-нибудь дома на Сент-Мэтьюз-роуд появлялась целая компания. Один за другим люди выходили из ворот и собирались снаружи; обычно кто-то поспешно возвращался за какой-нибудь забытой вещью, а потом они всей толпой направлялись в сторону набережной, причем те, кто шел первым, были вынуждены едва ли не пятиться спиной вперед, чтобы участвовать в разговоре.

Сразу же после завтрака Стивенсы разошлись по комнатам, чтобы собраться. Они считали, что не нужно выходить из дома слишком рано, потому что даже самое лучшее утро можно испортить, если оно продлится слишком долго. Было условлено, как обычно, что миссис Стивенс отправится в город за покупками, а остальные сразу пойдут на пляж. Миссис Стивенс принесет им булочки часам к одиннадцати – они к тому времени уже искупаются.

Миссис Хаггетт поднялась по лестнице с охапкой столбиков для крикетных калиток и маленькой хлипкой битой. Кто-то из гостей забыл их здесь пару лет назад, и Стивенсы могли бесплатно пользоваться ими во время отпуска. Это избавляло их от необходимости привозить все с собой, да и для пляжа подошла бы любая старая бита.

– Мяч взяли? – спросил мистер Стивенс.

– Вот он! – воскликнул Эрни.

– Тогда пойдемте! Миссис Хаггетт проводила их улыбкой, прошла в гостиную, собрала оставшуюся после завтрака посуду на поднос и спустилась вниз.

Миссис Стивенс повернулась и уже зашагала было прочь, но мистер Стивенс тихо окликнул ее:

– Не забудь про портвейн. Она поколебалась, слегка улыбнулась и спросила:

– Можно?

– Конечно, – сказал мистер Стивенс.

– Но это ужасно дорого…

– Вовсе нет. Купи обязательно. – Он кивнул, отвернулся и направился за остальными в сторону пляжа.

– Вы будете на прежнем месте? – крикнула ему вслед миссис Стивенс.

– Да. На том же месте, перед эстрадой. Миссис Стивенс двинулась в другую сторону, почти по-девчоночьи размахивая сумкой. Несколько лет назад она почувствовала себя неважно, и врач сказал, что у нее легкое переутомление, и ей было бы полезно прибегнуть к тонизирующему средству для сгущения крови. Он порекомендовал портвейн.

Она чувствовала себя до невозможности распущенной, когда заказала портвейн у бакалейщика, но потом с радостью обнаружила, что это пошло ей на пользу. Рюмочка после ужина – восхитительное тепло, проливающееся в горло, – и такое чувство, будто по жилам растекается блаженство. Это было прекрасное, долгое ощущение, и с тех пор мистер Стивенс настаивал на том, чтобы она выпивала бутылку каждый отпуск. Пока остальные отправлялись на вечернюю прогулку, она садилась поудобнее в кресле и наливала себе рюмочку с чистой совестью, потому что это было лекарство, и наслаждалась им, потому что это был портвейн. Она делала такие крошечные глоточки, что ни один из них как будто не доходил до желудка: все они словно растворялись на языке и согревали горло.