потемневшим небом, предвещавшим метель. Та сцена захватила меня настолько, что рука с карандашом буквально забегала по листу бумаги. – У вас действительно много отличных эскизов. Есть из чего выбирать.

Это было невероятно! Эллис Фарж не мог так думать! Я ждала «но». Но здесь должно быть больше статуй. Но цвет стен выбран неверно. Но, но, но…

Но мистер Фарж поинтересовался:

– Где вы этому научились?

– Я нигде не училась. Ну… у меня была книжка об акварелях. Наверное, из нее…

– Ни одна книжка такому не научит. Вы никогда не брали уроков по дизайну?

– Я читала книгу Уортона… и еще несколько…

– А-а. – Модный архитектор снова взглянул на страницу. – Но главное – ваше внимание, способность подмечать нюансы, удачные сочетания… – Он выглядел удивленным и впечатленным, и мою нервозность растопила теплая, кружащая голову гордость. – Вот этот эскиз просто прекрасен. Они все прекрасны…

– Благодарю вас. Я польщена, – признала я, и это было явное преуменьшение.

– Жаль, что вы – женщина. – Мистер Фарж закрыл альбом. И прежде чем я успела среагировать на эти слова, их правду, беспощадно разрушавшую неожиданную надежду, он постучал пальцем по обложке альбома и спросил: – У вас есть еще эскизы?

– Десятки. Я рисовала их всегда, сколько себя помню. Это был хороший способ… – Я запнулась, удивленная тем, что чуть было не рассказала правду о своей матушке и о том, что эти рисунки значили для нее, о будущем, которое она мне прочила, о своем одиночестве и нужде.

Однако Эллис Фарж не дал мне сменить тему.

– Способ чего? – спросил он.

– Ничего. Ничего. – Мне хотелось положить конец его расспросам, но я почему-то ощутила разочарование, когда архитектор только кивнул.

Он вернул мне альбом:

– Что ж, вы сделали то, что я считал невозможным, мисс Кимбл. Вы завоевали мое внимание. Передайте дяде, чтобы он связался со мной.

– Спасибо вам, мистер Фарж, – произнесла я и ощутила такую благодарность, что едва не выронила альбом. – Я даже не могу выразить словами, как я это ценю.

Эллис Фарж снова вперил в меня взгляд – на этот раз насмешливый.

– Вы так сильно печетесь о ваших родных, мисс Кимбл?

– Они для меня – все, – сказала я просто. – Они меня спасли…

Я ожидала, что по дороге домой буду купаться в славе. Этого не случилось. Я добилась того, чего хотел дядя, но удовлетворения не получила, а восхищение Фаржа моими работами, его кабинет, незнакомые мне инструменты на столе вызвали во мне странную боль. Точнее, даже не боль, а возбуждение, полное надежды и страха. Как будто мир ненадолго приоткрылся, чтобы показать мне то, на что я прежде не позволяла себе взглянуть даже мельком. Вероятность. Возможность. А затем разочарование. «Жаль, что вы – женщина». Не знаю точно, чего же именно я хотела от Эллиса Фаржа, но чего-то определенно хотела. И я продолжала этого желать, трясясь в карете.

Глава десятая

Насколько ослепительно сверкал особняк Салливанов в лучах солнца, настолько холодным и суровым показался он мне по возвращении. А его глухие декоративные окна напомнили мне пустые глазницы. Несмотря на то, что я вернулась с добрыми вестями для дяди, саму меня снедала после встречи с Эллисом Фаржем непонятная тревога. А еще тоска, причину которой я не могла определить. И дом лишь усугубил мое смятение.

Никого нигде не было, дом снова заполняла зловещая тишина. Мой слух не уловил даже шагов служанки. И Ау не возник, по своему обыкновению, из ниоткуда, чтобы принять у меня пальто и шляпу. Голди, скорее всего, была в своей комнате. Я поднялась наверх, намереваясь выяснить у кузины, почему она умолчала о моей фотографии в «Вестнике». Но не успела я направить к ней свои шаги, как дверь в спальню тети Флоренс открылась, и Шин жестом пригласила меня внутрь.

Я помотала головой:

– Доктор Броуни сказал, что мне не следует навещать тетю без разрешения.

– Пожалуйста, мисс Мэй. Миссис Салливан сегодня чувствует себя хорошо. Она хочет вас видеть.

– Я не могу.

– Мистера Салливана нет.

Китаянка явно хотела меня успокоить. Но я от этого лишь в большей мере осознала важность запрета:

– Доктор предупредил меня…

– Пожалуйста! – взмолилась Шин.

А ведь она бывала категоричной и непреклонной. И она лучше, чем кто-либо, знала, какое влияние я оказывала на тетю Флоренс. Значит, была какая-то особая причина ее настойчивости.

С большой неохотой, но я последовала за Шин. Служанка даже не стала скрывать своего облегчения, и я невольно порадовалась, что поддалась на ее уговоры. Тетя апатично полусидела-полулежала на кушетке. Ее рука колебалась из стороны в сторону в унисон с музыкой, которую слышала только она. Точно так же когда-то покачивалась в такт с музыкой и рука моей матушки, еще и напевавшей что-то под вальс. И выражение лица у тети было такое же. А мои ноздри вдруг защекотал матушкин запах – призрачный душок талька и шерстяной пряжи. То появляющийся, то исчезающий, пугающий и смущающий.

Мне стоило усилий взять себя в руки и сосредоточиться не на воспоминаниях о том, что кануло в небытие, а на земном, материальном. На мягком свечении светильника, на книге сонетов Элизабет Браунинг, лежавшей с ним рядом, и… номере «Вестника», раскрытом на странице с моим унизительным падением в воду.

Я присела на краешек кушетки:

– Здравствуйте, тетя Флоренс.

Тетя медленно перевела на меня взгляд своих голубых глаз – потухших, не таких живых, как были у моей матушки. Не таких красивых.

– Мэй, где ты была?

– В городе.

– Нет, – пробормотала Флоренс. – Нет, ты была где-то еще. Где-то… – Тетя покосилась на газету: – Она сводила тебя туда.

– Вы имеете в виду Голди? Да, мы были там вчера. – Я хотела закрыть газету, но тетя остановила меня:

– Как неприлично! Ведь это она тебе сказала его надеть, так?

– Тетя, это сейчас самый модный фасон. – Смысла подтверждать ее догадку не было; я не собиралась сваливать всю вину на кузину.

– Не пристало порядочной девушке допускать, чтобы в газетах мелькали ее фотографии.

Тетин тон был настолько похож на матушкин, что я растерялась:

– Я не знала, что там находился фотограф.

Тетя Флоренс прикрыла глаза:

– Всегда хоть один, но найдется поблизости. Помни, кто ты, Мэй. Никогда не забывай этого.

Еще одно смущающее эхо из прошлого…

– Ты не должна всегда поступать так, как говорит Голди, – продолжила Флоренс.

– Это было мое личное решение, тетя. Я – современная женщина.

– Это не твои слова, Мэй. Это ее слова. Ты такая, какой она тебя делает.

Я не поняла критический настрой